«без башки».
С того дня ко мне никто больше особо не лез, потому что куда бы я ни пошла, он всегда маячил где-то в кустах или прятался за углом с камнем в руке. Тощий и всегда в синяках. Его отец колотил нещадно по поводу и без. Срывал злость, или скуку, или черт знает что еще… А мать была такая тихая, забитая. Все время ходила в церковь, молилась. Фанатичка. У меня от нее мурашки.
– Черт, да работай же ты! – Андрей толкает кофейный автомат обеими руками, но, заметив наши взгляды, поворачивается спиной и нажимает на какие-то кнопки.
– А Егора я приручила, – слабо улыбнувшись, продолжает Оксана. – Он и правда был как дикий зверек сначала. Я ему оставляла конфеты и бутерброды по всему двору. И как-то так незаметно вышло, что мы стали все время проводить вдвоем. В основном молча качались на качелях или бродили по пустырю, где раньше были бараки. Искали всякие сокровища типа ржавых гвоздей. Однажды Андрей тоже увязался за нами. Егор его поколотил, но он все равно продолжал всюду с нами таскаться. Болтал без умолку! Он часто болел в детстве, знаешь? Но даже с температурой ходил за нами и постоянно придумывал какие-то игры, истории… Егор стал смеяться, стал оживать!
Мне казалось, мы всегда будем вместе и со всем справимся, а потом мать Андрея напилась и то ли случайно, то ли нет… В общем, у них в квартире был страшный пожар, она сгорела… Андрея увезли в полицейской машине, и мы целое лето его не видели. Бегали по городу, надеялись, что случайно как-то наткнемся на него. А первого сентября, мы были уже в шестом классе, он как ни в чем не бывало пришел в школу, но был совсем другим: красивые шмотки, модная стрижка. Егор это воспринял как оскорбление. Андрей вел себя отстраненно, даже не подошел. И вообще… все сломалось.
– Отец запретил ему с вами общаться, – тихо говорю я, вспомнив кусочки хлеба у Андрея дома на батарее. Вот, значит, в чем дело…
– Правда? Это многое объясняет. Мы с родителями в итоге тоже переехали, а Егор остался совсем один. – Оксана бросает быстрый взгляд на Андрея, который до сих пор воюет с автоматом, и торопливо шепчет: – У него дома совсем все плохо. Его отец… Он их всех… Егор специально его провоцирует, чтобы тот на нем свою злость срывал, а не на матери. Она не хочет уходить, или боится, или Бог ей запрещает, я не знаю… а он не может бросить ее одну. Ты понимаешь? Понимаешь теперь?
Она смотрит на меня так умоляюще, что я киваю. На деле такое невозможно понять, если не испытал… И все-таки разве право быть жестоким выдается автоматически, когда кто-то ведет себя жестоко по отношению к тебе?
– Он и от меня стал отдаляться, – продолжает Оксана. – Не знаю почему. Если бы я могла узнать, что у него внутри… Мне страшно его потерять и страшно остаться, потому что он как будто пытается… поглотить меня всю. И наказывает, только я не могу понять за что.
Она сгибается. Прячет лицо в ладонях, и я приобнимаю ее за плечи, а потом краем глаза замечаю какое-то движение: это Андрей. Стоит в отдалении с двумя стаканчиками кофе, которые все-таки отвоевал для нас у автомата. Он чуть приподнимает брови, словно спрашивая разрешения подойти, но я качаю головой. Андрей кивает. Молча ставит стаканчики прямо на пол и уходит вглубь коридора.
Какое-то время мы с Оксаной так и сидим в обнимку, а потом она прерывисто вздыхает и мягко освобождается из моих объятий.
– Надо позвонить родителям. Я ночью ушла тайком, они, наверное, с ума сходят.
– Оставайся здесь, – говорю я, ободряюще улыбнувшись. – Пойду поищу Андрея.
Я вручаю ей стаканчик с остывшим кофе, а свой оставляю нетронутым. Заворачиваю за угол в коридор и едва не спотыкаюсь об Андрея. Он сидит на корточках, привалившись спиной к стене, и кажется как никогда одиноким.
Заметив меня, Андрей встает.
– Пошли, – говорит он, протягивая руку.
Это не вопрос, так что вместо ответа я просто вкладываю свою руку в его ладонь. «Ш-ш-ш!» – шумит его море, столкнувшись с моим. Но шум почему-то не кажется враждебным.
Интересно, что будет, если сложить вместе два одиночества? Я закрываю глаза. Представляю, как с ревом встречаются два океана. Как с грохотом сталкиваются в воздухе волны, похожие на синие глыбы. Сталкиваются, проникают друг в друга, смешиваются…
И становятся одним целым.
Глава 15. На краю
Не знаю, куда мы идем. Да мне и неважно. Я иду туда, куда идет Андрей, и этого достаточно.
Мы поднимаемся по лестнице и снова оказываемся в больничном холле с синими стенами, который разветвляется на три коридора. Андрей выбирает тот, что ведет направо. Доходит до самого конца и, отпустив мою руку, садится на корточки. Шарит под красным железным ящиком и, широко улыбнувшись, показывает мне свою находку – маленький ключик.
Вслед за ним я снова поднимаюсь, только на этот раз по железной лесенке, спрятанной за узкой дверью без опознавательных знаков. Я уже знаю, куда мы идем, и дело даже не в сквозняке, который кошкой ластится к ногам. Я просто знаю: мы идем на крышу.
Андрей откидывает квадратный люк в потолке и, ловко подтянувшись, выбирается первым. Я протягиваю руки, и он легко поднимает меня. На мгновение наши тела крепко прижимаются друг к другу, и я задерживаю дыхание.
На крышу падает снег. Снежинки почти незаметны на фоне бледного утреннего неба, но в темных волосах Андрея кажутся хлопьями пепла. Ветра нет. Холод мгновенно пробирается под куртку и обжигает щеки, словно кто-то прижал к ним ледышки.
Андрей подходит к краю крыши и опирается на перила. Внизу по рельсам мчится электричка, а сразу после путей начинается дачный поселок. Пахнет морозом.
– Я просто жалок, да? – Помолчав, Андрей оглядывается через плечо. – Егор всегда заставляет меня чувствовать себя жалким. Когда думаю о том, что он пережил… что переживает каждый день… чувствую себя ничтожеством.
– Почему?
– Ну, если сравнивать наши проблемы…
– Насилие бывает не только физическим, – тихо вставляю я.
– Ты бы знала, как меня достало, что все говорят, будто мне повезло. Типа мой отец – это такая фея-крестная. Взял меня к себе, купил дорогие вещи… Только разве это такой уж большой поступок? В том смысле, что… Ведь родители и должны так поступать, правда? Или не бросать с самого начала. Не думаю, что
