Сейшельских островов, Гибралтара. Охотится за двузначными и даже однозначными номерами отправлений. Вот полтора года назад он подписал в Сомали карточку с идентификационным номером SO-10. С Болгарией так не получится. Тут давно выпадают шестизначные номера, но тоже неплохо. Не каждый день посылаешь открытку из крохотного родопского городка!
Хорошо, что у меня высвободился лимит отправлений. Два с половиной года назад, когда я только занялась посткроссингом, лимит высвобождался медленно. Новичкам разрешалось отправлять лишь пять карточек. И чем больше моих открыток доходило до адресатов, тем больше карточек я могла отправить. Всё честно. К счастью, потеряшки, идущие дольше шестидесяти дней, в лимите не учитывались. У меня сейчас накопилось четыре просроченных отправления – неудивительно, ведь два из них ушли на адреса китайских общежитий, а с ними вечная морока…
Я почувствовала, что мне есть ради чего жить. Отправлять и получать красивые карточки, писать и читать добрые хурреи. Смешно, конечно, но одной этой мысли было достаточно, чтобы чуточку взбодриться. И я подумала, что хочу посмотреть на свеженькую деревянную чешую нашего дома в Безымянном переулке. Поучаствовать в мусорной вечеринке на даче. Я вообще любила нашу дачу в Сосновке. Папа иногда вывозил меня оттуда в Матросово, где мы собирали клюкву и однажды видели диких кабанов. Может, и этим летом прокатимся. Мусорную вечеринку назначили на конец июля. Я успею вернуться из Болгарии. И помогу маме выкопать июльскую морковку, которую она заботливо высаживала прошлым ноябрём, а в июне не менее заботливо опрыскивала от всяких морковных мух и листоблошек.
Послушаю, как Тамара Кузьминична говорит «шараш-манташ» вместо «шиномонтаж». Загляну в библиотеку на Бородинской и послушаю, как Людмила Степановна говорит что-нибудь невероятно пафосное о «рус-сичах» и «прус-сах», как Лена с неподдельной грустью жалуется, что школьники всё чаще коверкают имена писателей, говорят Тургенёв, Шелохо́в или просят выдать им «Детство тьмы» вместо «Детства Тёмы».
Мысленно перебирая эти мелкие радости, я перестала икать и сумела прогуляться по улицам воображаемого Кёнигсберга. Правда, меня почему-то вынесло на Банхофштрассе, современную Портовую, неподалёку от офиса судоремонтной компании «Варягъ», но я не слишком расстроилась, потому что в Кёнигсберге никакого «Варяга» не было. Добравшись до набережной Преголи, я увидела на противоположном берегу складскую ластадию Альтштадта с её многоэтажными, плотно поставленными в ряд фахверковыми домами и не сдержала улыбки. Полюбовалась их белёными стенами, дверцами разных этажей и протянутыми от конька лебёдками. Мне сделалось хорошо, вольно, и я не сразу услышала, как Вихра объявляет об окончании привала. С грустью вернулась из солнечного Кёнигсберга в тьму родопской пещеры, но приободрилась сама и постаралась передать свою бодрость другим.
Вихра отыскала нас, ориентируясь на голос Гаммера. Щёлкнув карабином, подцепилась к общей связке и повела нашу человеческую многоножку в обратный путь.
Я думала, что идти по уже знакомым местам значительно проще – по крайней мере, страх наткнуться на острые глыбы или ошибиться с поворотом не должен был нам мешать, – но Вихра берегла таблетки сухого горючего, без особой надобности не зажигала спички, и продвигались мы медленно. Вновь выставляли руки, прислушивались к падению брошенных Вихрой камешков. И хуже всего нам было в наклонной трещине, которую мы, опасаясь соскользнуть, преодолевали вперёд ногами до тех пор, пока спуск не прекратился и трещина не расширилась настолько, что мы смогли встать на четвереньки.
Когда мы перебрались через глыбовый навал и зашагали по галерее, выводившей прямиком в Зал обманутых надежд, Гаммер промолвил:
– Странно. Раньше Смирнов не ставил перед нами неразрешимых задач. Нам не требовалось ничего взрывать, крушить и… Почему карта завела в тупик? Смирнов не понимал, что озеро так просто не переплыть? Мог бы сделать какой-нибудь мостик… Глупо как-то. Вряд ли предполагалось, что мы потащим с собой надувную лодку.
Гаммеру никто не ответил. Добравшись до овчарни, приняв душ и развалившись на кровати, мы обсудим, как пересечь озеро при повторной вылазке, а сейчас следовало сосредоточиться на том, чтобы выйти из пещеры живыми. Гаммер ещё пожаловался, что мы не попробовали зайти поглубже в воду, маловато бросили камешков и поленились хорошенько осмотреть стены зала. Не дождавшись отклика, притих, и дальше мы шли молча.
Я развлекала себя нелепыми фантазиями. Что, если папа, сидя на нижнем чердаке, случайно услышал, как мы в штаб-квартире обсуждаем лабиринт мертвеца? Узнал о наших планах, однако не захотел вмешиваться и портить нам приключение, а теперь сразу догадается, что именно произошло, и примчится в Маджарово. Он ведь и головоломку Смирнова видел – я ему показывала, – и вполне мог с ней разобраться, только опять же не захотел лишать нас возможности самостоятельно преуспеть в поисках сокровищ и не сказал, где они спрятаны.
Ещё я представила, что папа лично знал Смирнова. Тот однажды поручил папе разобраться с какой-нибудь коллекцией антикварных открыток, а задумав свои голодные игры, вспомнил, что мой папа – историк, и попросил его сочинить хитроумную головоломку со всеми этими Орфеями и Александрами Македонскими. Папа сочинил и, не удержавшись, сунул мне подсказки «я таджика», которые опять же сам и сформулировал. Неудивительно, что они привели в библиотеку на Бородинской, куда ходили уже три поколения нашей семьи. И с заливинским маяком всё понятно, ведь папа с бабушкой Ниной, когда они жили в Полесске, любили гулять у маяка и вообще бродить по берегу Куршского залива. Вот со Светлогорском сложнее. Тут хватало и других сложностей, но мне было приятно думать, что папа может в любую минуту спасти нас, а потом мы вышли из галереи в Зал обманутых надежд, и где-то посреди натёчного леса замелькали лучи света.
Фонари.
По залу шли пока невидимые нам люди.
Они петляли между сталагмитами, искали обходы. Явно продвигались в нашем направлении.
Я почувствовала себя волшебником. На долю секунды поверила, что люди здесь появились благодаря моим фантазиям. Но нет, я ещё не потеряла рассудок и поняла, что к нам бредёт не папа. То есть папа, только не мой, а Вихры.
Мы ошиблись в расчётах! В действительности мучились в пещере гораздо дольше. Утомлённые переходом, проспали часов пятнадцать. Или двадцать! Вот почему батарейки сели. Они слишком долго лежали в холоде. А Богданчик вскрыл конверт, передал карту Страхилу, и Страхил пришёл выручить нас из беды. Значит, сумел разобраться с потайной дверью! Значит, мы спасены!
Глава тринадцатая
Ослеплённые светом
– Эй! Мы здесь! Сюда!
Мы звали Страхила в четыре голоса на трёх языках. Зачем Настя кричала по-русски, я не знаю, а кричали мы так, что оглушили друг друга, но стояли довольные, смеялись и разве что каски не подбрасывали от радости.
Сразу прибавилось сил. Я почувствовала, что готова коротенько обсудить со Страхилом случившееся и выдвинуться дальше по чернильной многоножке. Переплыть озеро широкими гребками, выскочить на противоположный берег и мчать, пока в центре карты не засияет высвеченный фонарями сундук. Ведь Страхил наверняка прихватил запасные батарейки! Вот только он почему-то не торопился нам отвечать.
Зал обманутых надежд искажал голоса. Страхил не был уверен, что слышит дочь и её непоседливых гостей из России. В пещере вполне могли повстречаться и другие, не менее отчаянные охотники за сокровищами, и Страхил хотел для начала увидеть наши лица. Правда, не ускорил шаги, а наоборот, остановился. Я удивилась его промедлению, а потом сообразила, что заполошными призывами мы лишь запутали спасателей. Эхо криков накатывало на них со всех сторон и не позволяло определить наше положение.
Спасатели пришли вдвоём. Ну, фонарей точно было два. Их лучи безжалостно рассекали тьму, не то что тщедушные огоньки спичек и таблеток сухого горючего. Трудно представить более отрадную картину после всего, что мы испытали. Однако заминка затянулась, стала неловкой. Мы продолжали улыбаться, предвкушая встречу со Страхилом и его напарником, но уже не кричали. Наконец заскочили в натёчный лес и застряли. Умудрились накрутить верёвку на три тоненьких сталагмита. Как только не свернули их! Засуетились в темноте, и Вихра зажигала спички, пока мы не высвободились. Следом раздалось бренчание муфт, щелчки карабинов – мы
