найдется ни одного заурядного лорда Гавела. Вы, конечно, талантливый и храбрый юноша с белым красивым лицом, да только за все это вы не купили бы ни веру народа, ни поддержку аристократии, ни королевское завещание.
– Простите, я должен оправиться, – попросил он о передышке.
Поток ледяных открытий окатил его, привел к мурашкам и дрожи. Он закрыл глаза ладонью, словно сквозь веки надеялся выхватить и протащить наружу воспоминания, которые убедили бы его, что он – уникальный и избранный в чудесном смысле. Их не было. Он больно приземлился в реальность многовекового феодализма, в котором тоже был избранным, но в самом посредственном социальном плане – сын лорда Гавела, внук министра иностранных дел, правнук Первого Советника. И не понял он этого только потому, что лорд Гавел построил вокруг семьи купол, уберегший их от шокирующей правды о том, с кем они жили годами. Илия с ужасом представлял, что стояло за этой секретностью и за громким званием Великого Лиса.
– Желаете отправиться отдыхать? Я могу позвонить, вам пришлют доктора, – побеспокоилась Рогнева.
Илия жестом отказался, обмяк в кресле и уставился в потолок. Зазвонил телефон. Рогнева Бориславовна подошла и сняла белую трубку.
– Слушаю. Угу. Угу. А когда выступал? Угу. Не надо. Как явится, ко мне пусть идет.
Трубка звякнула, примостившись на место. Рогнева подтянула шаль до шеи и вернулась в кресло. Сцепив руки, она тоже задумалась, но о своем. Илия, заметив это, повелел себе отложить личные переживания на попозже. У Рогневы меж сомкнутых ладоней, похоже, скопилась пригоршня новостей.
– Не расскажете, что случилось?
– А? Вам уже лучше?
– Да, я в порядке.
– Хорошо, – она была еще в своих мыслях. – Федотка опять куражился. Залез на трамвай и стихи читал зевакам. Где-то потерял пояс форменный и подпоясался, как говорят, длинной девичьей косой.
Она скрестила руки на груди. Илия демонстративно повел бровью.
– У вашего поэта специфический реквизит.
– Да не говорите, – она была мрачна и задумчива.
– Он так подает вам знаки? – Рогнева в ответ молчала, и Илия спросил: – Что означает женская коса вместо пояса?
– Юдоль враг взял в осаду, и там беда с провизией.
После ее слов Илия осознал себя ребенком среди взрослых: пришел к ним со своими играми, а они вежливо откликнулись и отнеслись к его играм серьезно. У Рогневы, кесаря Рольфа, министра Гавела станки, производящие грамотные политические решения, были отлажены многолетним опытом и инструкциями лучших из учителей. А у Илии за пазухой нашлось только чудесное благословение Эльфреда – вершить судьбу Эскалота правильно. Он вновь почувствовал себя голым, как тогда в кабинете перед камерарием, и подавил порыв предложить Рогневе военную помощь – поделиться силами размещенных на Старом фронте войск. На политической арене все были мудрее, хитрее и безжалостнее него: и юный Эльфред в нем повзрослел на пару армейских лет.
– Рогнева Бориславовна, мне оставить вас?
Она очнулась от глубоких раздумий.
– Да, Илия, пожалуйста. У меня еще есть пара дел на сегодня. А завтра буду рада вновь пить с вами чай.
Он ушел.
На следующий вечер он нашел Рогневу печальной и озабоченной судьбой Юдоли. Бои за нее начались несколько часов назад. Поначалу беседа не складывалась – они неуклюже говорили о резко сменившейся погоде, вкусе травяного крепкого чая и клюквенного варенья. Вели бесплодные разговоры, наполняя пустотой пространство вокруг. Самовар стыл, и Рогнева то и дело стучала посохом, чтобы дежурный у кабинета подливал воды и растапливал камин.
– Тоска меня берет лютая, – жалобно прошептала Рогнева, глядя на огонь. – Мы вот так с вождем сидели вдвоем. Он, бывало, песню запоет. Я ему сказку расскажу.
От Илии не ускользнуло, как улыбчиво она произнесла последнее предложение.
– Не желаете и мне рассказать? – осторожно спросил он.
– Радожские сказки особенные, местами зло в них уродливее, чем в кнудских, а добро наряднее духом, чем лучшие из эскалотских героев, – мечтательно произнесла она, будто уже завела сказочный зачин.
– Мне известно, моя мать мне их читала.
– Ах, ваша матушка, – припомнила Рогнева. – Княжна Леслава Яровна. Я думала, она нас теперь знать не хочет и как дурной сон вспоминает.
– Она любит Радожны, – вступился за мать Илия.
– Она любит Радожны, которых в помине нет.
– А сказки откуда, если вспоминать нечего? – примирительно сказал Илия.
– Ваша правда, – согласилась Рогнева. – Давайте расскажу вам такую, какую матушка ваша вряд ли знает. Сказка-то незатейливая, новая почти. Федотка писал.
В окно постучал ветер, и пламя в камине дрогнуло, но языки скоро выровнялись. Илия добавил кипятка в чашку, приготовившись слушать. И она начала. Читала она не так, как Лесли. Голос Рогневы сделался плоским и зычным, насколько подобная громкость была уместна случаю. Иные слова она почти запевала. Илия нашел Рогневу прекрасной чтицей радожского фольклора – такое искусство было редким и чарующим слушателя.
– Тако повелося во леску жить зверью – птицы в вышине, рыба в воде, животина к земле ближе, а медведь – лесной хозяин. Утром приде каждый со своими делами да разговорами, а к вечеру медведь-батюшка обойдет лес от края до краю и успокоится, что во леску все ладно. На судилище к нему разбойников водили и вече собирали: рыбам – рыбное, птицам – птичье, животине – животное. Вину аль напраслину вече изыскивало, а медведь токмо приговор выносил.
Тако присоседилися ко леску охотники. В первый месяц одну троицу положили, во второй – десятину, в третий – всех соболей перебили и тетеревов перестреляли. Медведь собрал зверье на вече и тако молвил: «Решить надобно, платить ли им буривую дань или свой порядок вернуть клыками, когтями да клешнями?»
А зверье кто во что: хищники роптали, стервятники соглашалися на дань, а беззубые плакалися. Говаривал заяц: «Охотник, стреляючи мою женку, приговаривал, будто лесничий ярлык ему особый выдал и бить нас дозволил». Поднялся гомон, а медведь-батюшка осерчал, заревел: «Кто нам их лесничий? Скотину в нас домашнюю увидели? При мне не бывать их порядкам. Я за медведей встану. А коли и вы со мной за своих встанете, вместе семьей будем! Как своих вас защищать буду!».
Согласилися звери, на том вече и побраталися – волк с щукой, рак с соколом, все со всеми. И стали они день-нощь партизанить по родному леску. Охотники злее стали, а особую злобу на медведей затаили. Назначили выкуп за любого из них.
На ту пору нашлась и радость: по осени медведица ходила брюхатая. Тяжко ей было воевати ко сроку ближе, так она и стряпала, и раны зализывала, и детишек чужих кормила да охраняла. Трижды к ней
