бок. Там, из ткани прорезанной телогрейки, чуть заметно белели клочки ваты. Какая-то мысль пришла ему в голову, он вплотную подошел к бессильно закрывшему глаза молодому человеку, и уже зная, что там увидит, расстегнул его ватник и поднял свитер вверх. Вера и монах подошли поближе.
На белом впавшем животе зиял еще один небольшой порез, из которого выпирало что-то бледно-фиолетовое. Крови почти не было, лишь несколько капель из разрезанной кожи размазались красным вокруг неопасной с виду раны. Иван медленно открыл глаза:
— Лужа ушел. Не успел я его… за батюшку… — сказал он, чуть шевеля губами, как будто вместе со звуками на воздух выходила его жизнь. Алексей только сейчас вспомнил, что один из выбегавших в горящей одежде куда-то исчез.
— Не думай сейчас об этом, — стараясь не показать своим голосом то, что он уже поминутно знает его будущее, резко сказал Измайлов. — Чем он тебя так?… Ножом?
Парень промолчал. Кожа на его лице приобрела землистый оттенок, впавшие глаза очертились черными кругами.
«Конечно ножом…» — быстро думал Алексей, осматривая рану. — «Тем самым». Он вспомнил окровавленный нож возле скрюченных пальцев мертвого кряжистого. — «На полное лезвие… Кровь не вышла, она пролилась в брюшную полость и в разрезанный желудок… Он уже умер. Ты разговариваешь с мертвецом».
Измайлов оторвал глаза от розово-фиолетового пореза и внимательно посмотрел на заострившееся лицо парня, не понимая, как он мог с такой раной бегать, что-то кричать и бить изо всех сил, рассчитываясь за смерть священника и Трофима, которых он почти не знал, не являясь прихожанином их прихода. Это был один из тех цельных русских характеров, которые способны принимать крайние решения, совершенно не считаясь с их последствиями. Он знал, что священников убивать нельзя, потому что должно же быть рядом с нами что-то светлое, и поступил так, как подсказывало ему его сердце.
«Он уже мертвый, но он успел сделать то главное, чем жил с момента похорон отца Александра. Он отомстил за смерть многих, и теперь ему не страшно и не стыдно навсегда уходить в черное небо. Он выполнил все, что должен был выполнить, и теперь ему с каждым мгновением будет все спокойней и спокойней. Ну, а ты?» — шепнул сам себе Алексей. — «Ты еще ничего не сделал».
— Что, плохо доктор?… — беззвучно спросил Иван, открывая мутные глаза. — Это уже не важно. — Он поднял голову и с каким-то детским удивлением посмотрел на темное небо. — Звезды спрятались… Всю ночь горели, а сейчас нету…
Алексей вслед за ним посмотрел вверх. Звезды действительно исчезли, на небе стало темно. Далекая белая луна, женская ипостась мира, на мгновение появилась в просветах между низкими тучами и, светя, словно сквозь воду, тут же скрылась в черноте. Все небо над долиной вновь затянуло мглой.
Совсем скоро на болотах опять зашелестит надоедливый затяжной дождь. Капли воды в полной темноте будут пузыриться в лужах между кочками, мхи набухнут, а здесь, на гряде, вода будет стекать по низким стволам сосен и, собираясь в маленькие ручейки, потечет между мокрыми замшелыми валунами к берегу затоки. Дождь окончательно прибьет к земле потухающее пламя на месте пожарища, и вскоре там будут лишь дымиться обваленные почерневшие бревна, а под ними трупы людей, которые сегодня ночью пожали последствия своих прошлых поступков.
Потому что ничего в мире не проходит бесследно, и любые наши поступки из настоящего переносятся в будущее. И что мы найдем на дороге своей судьбы — мину под ногами, которую вчера своим словом и делом сами забросили на шаг вперед, или накрытый друзьями стол — зависит только от того, как мы поступаем прямо сейчас. Но уголовники этого не знали… А рядом с ними, спокойно глядя стеклянными глазами на небо без звезд, навсегда останется лежать их палач. Наверное, это была не месть, а воздаяние, со смертью священника чаша переполнилась, и сейчас Алексею хотелось пожать парню руку. Только теперь он понял, зачем монах разбудил его полчаса назад.
— Вер, ты смочи ему влажной тряпкой губы… Пить не давай. Нельзя ему пить. Впрочем, это уже не имеет значения, — тихо сказал врач, застегивая телогрейку на животе парня. Он поднялся с колен и посмотрел на тухнущее пламя. Через час— другой на горизонте засереет рассвет, вдалеке станут видны пространства восточных болот, и Измайловы навсегда покинут заброшенную факторию, которая неразрывным узелком связала его семью с незнакомыми раньше достойными людьми.
— Уходите сегодня? — словно угадав его мысли, спросил монах.
— Уходим, — твердо ответил Алексей. — Хватит! Каждый день — как жизнь… Не знаю, куда — но уходим. Еще раз предлагаю, пойдем с нами. Здесь ты умрешь.
— Нет, доктор. Не буду я больше никуда бегать. Здесь раненые, здесь ослабевшие от голода. Здесь часовня. С тех пор, как монастыри позакрывали, все бродил, искал чего-то нужного, а оно меня само нашло. Зачем мне куда-то идти? А вы уходите. С вами у людей лишняя надежда появится. Вдруг вам удастся к поселку выйти и помощь сюда позвать. Другие бы не позвали, постарались бы неприметно на запад пробраться, не привлекать к себе внимание властей. А вы позовете. Я знаю… — закончил монах и склонил в прощальном поклоне непокрытую голову. В ветвях низких сосен зашуршали первые капли дождя.
* * *
Через два часа, когда на горизонте взошло невидимое за серыми облаками солнце, Санька, пользуясь общей суетой сборов, пробрался сквозь густые заросли кустарника к высокой развесистой сосне, растущей отдельно от остальных деревьев. В тени ее редких ветвей еще лежал снег. Здесь уже можно было встретить кого-нибудь из ссыльных, но сейчас возле сосны было тихо и безлюдно. Санька несколько раз обошел вокруг дерева, отметил взглядом выпуклости сучков на коре и, обхватывая руками ствол, полез наверх. Замысел был прост: забраться на сосну как можно выше и сверху, за сплошной стеной камышей, увидеть неведомый край, куда они сегодня уходят.
Санька лез все выше и выше, зажмурив глаза и прижимаясь щекой к старой, потресканной, липкой от смолы коре. Но ему не повезло. Когда земля осталась далеко внизу, он открыл глаза и увидел, что рыжие болота до горизонта покрывает непроглядная пелена дождя. Со стороны затоки видимость была хорошая, там за серой дымкой уже проглядывалась необъятная река, медленно несущая свои воды на север. Но та часть мира Саньке была не нужна.
Внизу папа уже подготовил березовые жерди и закапал свечным воском спички, разложив их по разным карманам, мама с актрисой приготовили на костре кипяток, чтобы согреться перед дорогой, а художник Миша Беленький
