“овощем”. Конечно, для матери это тяжкая ноша, писал он, но именно любовь и придает ей сил. Лилиан догадывалась, что отчасти он пишет о своей матери, о своей утрате, и переживала, что он будет ревновать, поняв, какое место в ее жизни занимает Роберт. Но ничего не могла с собой поделать. Она написала о Мародерах, о Штопке, о Духах-Наследниках, а чтобы все это не звучало так странно, написала и о хорошем. Ведь он такой умный, ее Роберт, – знает историю и биологию, помнит названия всех растений, грибов и птиц. У них дома лежат тетрадки, сотни тетрадок, куда он записывает свои наблюдения.
Что касается операции, которую упомянул Генри, Лилиан почти согласилась на нее много лет назад. Но в назначенный день мать одной пациентки устроила скандал, и, пока доктор с ней разбирался, Роберт стащил записки с его стола. Они до сих пор у нее! И хорошо, что стащил, потому что этот доктор писал ужасные вещи. Если бы операция состоялась, Роберт, возможно, стал бы как тот человек из книги, а то и хуже. Это был один из тех случаев, когда кто-то сверху уберег их от опасности, уберег его.
Deus ex machina[34], ответил Генри, он узнал этот термин на уроке мистера Трамбулла. В глубине души каждый заключенный верит, что однажды угнетателей сразит высшая сила или тюремные стены чудесным образом рухнут.
После случая с доктором все изменилось, продолжала Лилиан, и она уже никому не могла верить. Похоже, единственное, что облегчало муки ее сына, – это блуждание по лесу: за их участком начинаются обширные государственные угодья. Иногда, писала она, Роберт уходил на много дней. Сначала это ее пугало, но со временем она научилась ему доверять. Блуждающий человек, заметил Генри Джонс, бродяга. Но ее сын не такой, подумала она. Бродяга – это вольный дух, а Роберта с его тяжким бременем никак нельзя назвать вольным. Он вовсе не хочет бродить, возразила она, просто не может иначе. А потом, прошлым летом, незадолго до того, как у них с Генри все началось, Роберт пропал.
Шли недели и месяцы, а она все гадала, почему это произошло. Что самое странное, до своего исчезновения он впервые за много лет чувствовал себя хорошо. У них была служанка, Аннели, работавшая на их семью почти всю его жизнь и переехавшая вместе с ними за город, когда Роберт заболел. Годом ранее Аннели обратилась к врачу из-за припухлости на шее – оказалось, у нее рак, и ей рекомендовали пройти курс лечения в городе. Аннели этого не хотела. Врачи сказали, что лечение даст ей пару лишних месяцев, но от препаратов она может почувствовать себя хуже. Аннели полюбила дом в лесу и решила в нем умереть. Годами она ухаживала за Лилиан, а в конце Лилиан ухаживала за ней.
Удивительнее всего было то, как преобразился Роберт – нужды реального мира словно вернули его в настоящее. Всю весну и все лето он помогал Лилиан с уборкой и готовкой и сменял ее у постели больной. Он был с Аннели тем летним утром, когда она умерла. Сообщив Лилиан о случившемся, он отправился на прогулку, а когда вернулся, что-то в нем изменилось. Лилиан боялась, что это снова Мародеры, – он сидел на диване, зажмурившись, будто в ушах у него раздавались крики, которые он не мог заглушить. Но наутро он начал писать. У него была тетрадка, и он часами корпел над ней и даже вступил в переписку с сестрой, Хелен, преподавательницей калифорнийского университета. А потом как-то раз, в самый обычный день, пошел гулять и не вернулся.
Лилиан уже привыкла к его отлучкам, к тому же дело было летом, поэтому в полицию она обратилась лишь спустя три дня. Но полицейским надоело возиться с Робертом – Лилиан не раз вызывала их за последние годы, а иногда им звонили соседи, увидевшие, как Роберт крадется по их лесу и бормочет что-то себе под нос. Полицейские прочесали территорию с собаками, но к вечеру заявили, что след почти пропал. Лилиан им не верила: эти их собаки найдут что угодно. Так они сообщали ей, что умывают руки.
“Милая Лилиан, как ты страдала! – писал Генри. – Господь забрал у меня мать, а государство – свободу, но даже я, бездетный холостяк, понимаю, что нет на земле наказания хуже, чем потерять сына”.
Генри происходил из семьи глубоко верующих методистов, и в тюрьме его вера только окрепла. Быть может, она найдет утешение в религии, писал он. Он с большим уважением относится к добрым делам ее Лиги, но без покровительства Господа никакая работа невозможна.
Она не стала писать: “Порой, когда я хожу в лес, в Робертов лес, мне так сильно его не хватает, что я опускаюсь на колени перед его деревьями и молюсь. Я набираю пригоршни земли и разговариваю с ней, прошу вернуть его домой”.
А почему бы и нет? Раньше почва что-то ему шептала. Вдруг, если обратиться к ней, она передаст ему слова матери?
Чего ей хочется, писала Лилиан, так это чтобы кто-то снова о ней заботился. Она подумала о Генри Джонсе, представила, как он обнимает ее, как их тела соприкасаются, и нарушила второе правило, спросив, не может ли он рассчитывать на условно-досрочное.
Он не ответил на вопрос, и в следующем письме она задала его снова, он опять не ответил, и она задала его в третий раз, и тогда он написал, что нет, для него этот путь закрыт.
Лилиан пала духом. Она только-только оправилась после инфекции мочевого пузыря, а вскоре после этого, одной октябрьской ночью, ее разбудил вой, и, подойдя к окну, она увидела, как ветер раскачивает деревья в лесу, и услышала, как скрипит старый вяз возле дома. Шел ливень, трава в поле переливалась, и у нее возникло чувство, будто сама земля расходится по швам и где-то в темных водах сталкиваются глыбы. Я схожу с ума, мелькнуло у нее в голове, и она распахнула окно, чтобы доказать себе обратное. Сила бури сшибла ее с ног, в окно хлынула вода, занавески забились на ветру, бумаги со стола взметнулись в воздух. Поднявшись, она услышала треск, как если бы дом вздыхал, и тут со стен рухнули картины и свет погас.
Наутро она очнулась на полу у кровати, завернутая в сырые простыни, среди луж воды и вороха бумаг. В упавшем зеркале со сколами она увидела ссадину у себя на лбу, болели бедро и запястье, но ходить, к счастью, она могла. Буря отбушевала, но мир снаружи был почти неузнаваем –
