ЗА ПЯТЬ ДНЕЙ ДО ИЮЛЬСКИХ ИД
На следующий день после полудня Публий Аврелий вошёл в вестибюль дома покойного консула, смешавшись с горожанами, которые хотели отдать дань уважения праху покойного. В атриуме, завешанном белоснежными полотнищами, была выставлена урна с немногими сгоревшими останками, которые, если подумать, могли быть прахом и Метрония, и кого угодно…
Повсюду ещё виднелись следы ремонта, который затеял консул, желая отметить краткое пребывание на посту: доведённая до блеска мебель пахла ароматичным маслом, а мозаика на полу была такой новой, что это выглядело даже несколько пошло.
Лёгкий сквозняк из перистиля вздувал белые полотнища, свисавшие с потолка, открывая изображённых на плафоне мимов и жонглёров, со смехом наблюдающих за печальным событием, как бы напоминая тем самым, что парки подстерегают всех — больших и малых, смиренных и могущественных.
— Хозяйка отдыхает, у неё был очень тяжёлый день, — решительно остановил Аврелия слуга, оберегавший вход в комнату, и патриций вздрогнул, узнав того самого раба, что был осведомителем Валерии.
— Будет ещё тяжелее, если уйду отсюда, не повидав её! — сказал он и, оттолкнув слугу, распахнул дверь в комнату Кореллии.
Женщина в белой траурной одежде со светло-рыжими, аккуратно уложенными волосами и слегка подкрашенными губами сидела перед медным зеркалом, любуясь собой. На лице спокойная улыбка, какая бывает, когда человек освобождается, наконец, от какого-то тяжёлого бремени. Аврелий полюбовался красотой этой сладострастной нимфы, спрашивая себя, какие ещё мрачные секреты она скрывает.
— Аве, Кореллия, я нашёл шнурки с тайным посланием! — произнёс он без всяких предисловий, надеясь, что эти слова вызовут бурную реакцию.
И действительно, матрона вскочила, как ужаленная.
— Откуда ты взялся? Немедленно уходи отсюда! — потребовала она, не желая слушать его.
И не подумаю! Нам нужно поговорить! — ответил сенатор.
Между тем, когда, войдя в комнату, он закрыл за собой дверь, весь его следовательский пыл растаял, как снег на солнце, сменившись искренним желанием исправить недоразумение, приведшее к их размолвке.
Метроний вынудил меня пообещать, что я больше никогда не увижу тебя, иначе мы оба погибнем, — сказал сенатор.
— Ну и что? Это ничего не меняет. Я солгала бы, сказав, что убита горем. Паул держал меня в благопристойной нищете, это правда, а взамен я должна была улыбками и льстивыми речами обхаживать любого, кто нужен был ему для карьеры. Но теперь я могу жить своей жизнью, — невозмутимо ответила матрона, обрывая все добрые порывы Аврелия.
— Мне, однако, известно, что ты не ограничивалась одними улыбками, — уточнил сенатор в гневе при мысли о том, как ловко Кореллия водила его за нос.
Женщина хотела было возразить, но промолчала. Этот человек не имел никакого права задавать вопросы, а она не обязана оправдываться.
— Естественно, — бросила она с бесстыдством, которое только ещё больше подчеркнуло её очарование.
Несмотря на злость, Аврелию стоило немалых усилий удержаться, чтобы не броситься к ней: это же всё сплошные уловки, убеждал он себя. Фальшиво всё — гладкая, как керамика, кожа, разглаженная воском, завитые щипцами локоны, нежный голос, привыкший лгать…
— Метроний использовал меня, чтобы я помогала ему выделиться, подняться поближе к трону, но при этом чувствовал себя как хозяин, поражённый в правах, — равнодушно произнесла Кореллия, словно передавала сплетню о какой-нибудь подруге. — Сначала он умолял меня помочь ему, а потом сам же без конца упрекал за моё поведение.
«Значит, старое представление о том, будто любая женщина, с добровольного согласия или без него, навсегда запятнана после связи с мужчиной, имеет такие глубокие корни, что никакая поверхностная лакировка напыщенным беспристрастием не помогает удалить эти пятна», — с изумлением подумал Аврелий.
— Твой муж притворялся очень умело! Я попался целиком и полностью! Наверное, потому, что в какой-то мере был искренним. Он часами расспрашивал меня о встречах с другими мужчинами, о том, что я чувствовала, оставаясь с ними, но было видно, как его терзают мои рассказы. Эти разговоры возбуждали его, хотя он и не признавался в этом, поэтому он бежал за утешением к какой-нибудь куртизанке или обрушивал на меня свой яростный гнев.
Аврелий вспомнил синяк на руке Кореллии, который принял за случайный ушиб.
«Человеческая душа, — подумал он, — так сложна, что способна вместить в себе самые невероятные противоречия».
В Метронии и в самом деле безудержное тщеславие соседствовало с болезненной ревностью к жене, которую он сам же вынуждал изменять ему…
— Ты в любую минуту могла бы легко положить этому конец, но тогда пришлось бы отказаться от всего этого, — сказал он, указывая на мрамор в убранстве комнаты, огромное зеркало и драгоценности в шкатулке.
— Я всегда понимала, что нужно платить, если хочешь получить желаемое, — спокойно призналась она.
— Особенно если плата совсем небольшая, — возразил сенатор. — Странная вещь — закон! Продавать жену за несколько ассов — преступление, а предлагать её в обмен на должность консула считается среди благородных патрициев дружеской услугой… Кстати, скольким своим видным коллегам сдавал тебя твой муж? — спросил он с явным намерением обидеть.
— Ох, не будем преувеличивать, всего троим, — Кореллия постаралась сдержаться, чтобы не вспыхнуть от оскорбления.
— Полководец Восточных легионов как представитель военных и фламин[75] Диалис как высший религиозный авторитет. Третьим, выходит, должен быть какой-то политик. Посмотрим, угадаю ли. Старейшина Сената, верно? — рискнул предположить Аврелий, прекрасно зная слабость Аппия Остиллия к красивым женщинам.
И все они при этом клиенты Глафиры, заметил Аврелий.
— Представь себе этого фламина с дурацкой физиономией, в нелепой одежде и незашнурованной обуви! — пошутила Кореллия.
По древней традиции фламин Диалис на самом деле должен был носить одежду только из шерсти, которую спряли в его доме, при этом на ней не должно быть ни единого узелка!
На какое-то мгновение в душе Аврелия шевельнулось сочувствие, но он тут же подавил его.
— А почему твой муж послал тебя ко мне? — бесцеремонно спросил он, надеясь, что она станет это отрицать.
Кореллия не выдержала и на такую нестерпимую наглость решила ответить сенатору так же дерзко:
— У тебя есть деньги, власть и высочайшее общественное положение. Метроний намеревался использовать всё это.
Аврелий проглотил обиду и постарался вновь войти в роль хладнокровного следователя.
