у твоего такая повадка, только танцовать тебя заставляет. А мой, когда напьется, — сущий зверь! Года два назад как стукнул меня, до сих пор шрам остался.
«Не дай бог мне дожить до такого!» — думала Моника, глядя на искалеченных женщин.
Но чем беспросветней и тягостней становилась их жизнь, тем чаще Юрас заглядывал в корчму. Был бы только повод, — и он возвращался из местечка, распахнув тулуп, пошатываясь, неугомонно болтая и подшучивая. Оправдывался, что имел много дел с разными людьми.
Раз в воскресенье после рождества, когда Юрас обещал жене никуда не уходить, он все же не вытерпел — и отпросился в местечко. Дал слово, что не задержится и с заходом солнца будет дома.
Тревожное подозрение зародилось у Моники: он уже не может без водки, тянет его на эту мерзость! Но Юрас позволил ей обыскать все карманы, выворотив старый кошелек, и только, когда она убедилась, что выпить мужу не на что, она отпустила его.
В Сармантай Юрас пошел прямо к волостному правлению, где набралось много крестьян, зашедших погреться, узнать новости.
Уже в сенях правления, когда он отряхивал снег с шапки, кто-то взял его за локоть.
— Тарутис, иди-ка сюда, получи извещение, — позвал его староста, не окончив начатого разговора. — Хорошо, что мы встретились. На!
Юрас вытер поскорее руки о полы тулупа, взял желтую бумажку и, найдя в углу место присесть, хотел прочитать ее. Но его попросили встать, так как собирались запереть внутреннюю дверь. Увидев, что кто-то пьет из ведра, он почувствовал жажду, — с самого утра во рту стоял вкус прогорклого сала.
Вокруг говорили о беконе, читали газеты, плевали. В небольшой передней волостного правления было так накурено вонючим табаком, что в двух шагах нельзя было узнать человека. Юрас развернул бумажку.
«Согласно статье 1030 Кодекса гражданских дел, — в полголоса читал он слова, — начальник участка полиции Каунасского уезда… прожив. в Сармантай… объявляет, что 10 февраля 1930 года в деревне Клангяй во дворе гр. Юргиса Тарутиса будет произведена продажа… с публичных торгов… следующего движимого имущества: пегая корова 4 лет, чалый конь 6 лет»…
Подошел знакомый и о чем-то спросил Юраса. Тот ответил не сразу и невпопад:
— Во! завещание читаю… «корова и две овцы… — бормотал Юрас, — …для удовлетворения иска гр. Ярмалы Зигмаса в размере 110 литов и директора Кредитного банка Паулаускаса в размере 100 литов. С выше указанной общей суммы оценки перечисленного имущества имеют начаться торги. За справками относительно продаваемого имущества обращаться в канцелярию участка…».
Юрас дочитал, у него пересохло в горле.
— Посмотрим! — сам себе говорил доброволец. — Не одна еще собака подохнет, покамест меня сожрёт.
Старшина наклеивал на стенку какую-то афишу. Вокруг него толпились крестьяне.
Юрас через головы прочитал, что после богослужения в Народном доме состоится лекция доктора Денежника: «Как крестьянам бороться с экономическим кризисом».
— Что это за экономный доктор? — спросил Тарутиса какой-то низенький человек: — получше он нашего аптекаря?
— Ну, видишь ли — он свой карман здорово лечит, — ответил разъярённый доброволец.
— Хи-хи-хи! — засмеялся в кулачок маленький человечек, — так надо полагать, раз он Денежник, то может научит нас, как литы делать.
— Да мы и без его науки сами бы наделали, кабы нам хоть для образца этих литов дали. Давно мы их видели. Видишь ли — всадник[5] — взял и заехал в барский карман.
Человеку понравилась острая речь Тарутиса, и он тоже, сколько мог, сыпал остроты. Подошли односельчане.
— Что ты тут критикуешь, Тарутис? Разве не знаешь, что теперь нельзя касаться ни бекона, ни госпожи министерши? Пойдешь на лекцию?
Юрас махнул рукой.
— Что же это ты? Ведь он твоего направления, — левый, говорят.
— Левый-то он левый, потому что левой загребает… Только это совсем не мое направление.
— Теперь уж не твое? Что ты теперь говоришь! Ведь что завоевал, то и имеешь.
— Вот это верно ты сказал… — горько усмехнулся Юрас, показывая извещение о продаже его имущества с публичных торгов. — Вот, получил благодарность от самого министра, из дому меня выгоняют… Такая-то она — эта свободная и братская Литва!
Потолкавшись немного на базаре, наслушавшись надоевших разговоров о падении цен на сельскохозяйственные продукты, об учащающихся продажах крестьянского имущества с публичных торгов, он зашел на почту за газетой. Юрас уже хотел было итти домой.
Но бес, который никогда не дремлет, соблазнил его. Юрас заглянул в пивную, нет ли там попутчика в Клангяй. И этого было достаточно: присоединился он к кутилам, забыв даже о данном жене обещании.
Угостившись, доброволец отошел, язык его размягчился. Только поздним вечером собрался он домой. Ноги у него пускались в пляс, в глазах двоилось. Глубокий снег несколько раз ставил его на колени, и он журил сам себя:
— Пьяному везде постель. Ну, на ноги! Встань, Лазарь, встань из мертвых, бесстыдник!
Выбравшись из сугроба, он шагал дальше, расстегнув тулуп, не чувствуя мороза. Теперь и продажа с публичных торгов ему была не страшна:
— Не пропадем! Головы же не продадут! Тьфу! — И снова он повалился. Ему захотелось петь. Недолго думая, он затянул:
…Ля, чу-дра-ля!
Новосел ведь я!
А теперь всего добра
Одна шапка у меня…
После первого же куплета он умолк, словно кто-то залепил ему горло снегом. Давно эти поля не слыхали песни, схороненной в груди горемык.
Издали Юрас узнал огонек родной избы. Войдя во двор, он отряхнулся от снега. Собака без лая подбежала к нему и обняла лапами его ногу. Держась за стену, он прильнул к окну и увидел на столе коптилку, миску, покрытую полотенцем, — вероятно, оставленный ему ужин.
Муж шёл и сразу бухнулся перед постелью, дыша запахом водки и холодом. Осыпал Монику поцелуями и ласками. Она не поддалась и оттолкнула его.
— Сердишься, заячья шубка? А я только самую малость пива глотнул. Друтулис американец угостил. У него, может, и денег одолжим. Не сердись! Пойдем спляшем польку, Моникуте!
— Убирайся вон, бесстыдник! Скоро ты на моей могиле плясать будешь!.. — и она заплакала. — Тут какая хочешь беда: можешь и заболеть и помереть, а ему и горя мало, он знай свое — выпить… Верно малыш говорит: «Бросим все и уйдем от него!..». У ребенка больше ума, чем у тебя… Постыдился бы!
Когда Юрас узнал, что жена заболела, с него мигом сошел хмель.
В казенном лесу начались работы. Там, где когда-то литовец пробирался ночью через лесные заломы, густые заросли, непроходимые лога, где он ловил зверя, где по ночам не смолкал волчий вой и
