Фридманов неплохо знал и Людвиг Грёбер, штукатур, который каждый год подновлял их виллу – отец Вероники Грёбер, архитектора, вместе со своим мужем Альбертом Ортнером реставрировавшая виллу Фримдман для ее новых владельцев.
К маленькому Людвигу госпожа Фридман-Шидловская любила обращаться по-немецки: «Du bist mein Kind» [Ты мое дитя]. Однажды после смерти мужа она, открыв сундук, достала в слезах его разного рода награды и дипломы. Показывая всё это детям, вдова повторяла: «Почему вы не плачете?». Еще один посетитель того дома – Мария Бидоли, живущая прямо напротив виллы Фридман. Она дружила со своей сверстницей, Ниной Вальдер: часто, когда взрослых не было дома, девочки с большой радостью заводили родительский граммофон.
В 1934 г. скончался Сигурд Ибсен, а спустя 18 лет – его супруга. Дети, Ирене и Тулла, продолжали посещать Сиузи. Об их детских играх до сих пор напоминает каменный кукольный домик в саду. И позднее на виллу Ибсен часто приезжали люди искусства, в особенности – представители мира театра и кино, которые знакомились с библиотекой и реликвией литературной династии из Норвегии. В 1968 г. у виллы Ибсен появился новый владелец, Руди Буратти.
Выше мы рассказывали, что граф Бобринской, державший в Германии свои капиталы, в одночасье потерял их – в результате катастрофической инфляции и шоковой валютной реформы. Теперь нужно было найти средства для выживания, и он открыл на территории своей виллы кафетерий для легких закусок, а часть жилья решил сдавать жильцам.
Его ухоженный сад теперь стал главным источником энергии и надежды, конкретным пространством, дававшим радость и покой. Работая в саду, ему удавалось отгонять грустные воспоминания и мысли. Граф часто садился у кустов роз и долго вдыхал их опьяняющий запах. Сад, становившийся пейзажем его души, возвращал ему спокойствие и, пусть и временно, утолял ностальгию и меланхолию.
Позднее всю свою виллу ему пришлось преобразовать в пансион. Обедневший аристократ потихоньку продавал свои ценные вещи, фарфор[42], серебряные столовые приборы, предметы искусства, превосходные охотничьи ружья.
Уже в 1921 г. он таким образом переоборудовал свою виллу под пансионат на 12 постояльцев, удалившись жить в полуподвал. Свой прежний образ жизни он, понятно, поддерживать не мог. Продавал местным жителям и курортникам свои розы, а также спаржу, и, как будто бы, болгарское розовое масло, имевшееся у него в запасе.
В 1936 г. старый граф был вынужден продать всю виллу – новыми ее собственниками стали Йозеф Паттис и Мария Гассер, хлебопеки из Вал-ли-Тирес.
На вырученные деньги граф со своей женой и компаньонкой перебрался в маленький домик в центре Сиузи, появившийся в 1928 г. и затем расширенный[43].
Это был простой скромный домик в два этажа, в задней части которого находились приятные деревянные веранды с видом на Шилиар. От некогда воистину графского достояния ничего не осталось – только книги и личные бумаги.
Алексей Алексеевич прожил два года в новом жилище. Конец 30-х гг. не был милостив для рода Бобринских. Осенью 1937 г. скончалась племянница графа Анна Владимировна, дочь брата Владимира, который в свою очередь умер в начале 1938 г. Другой племянник, сын сестры, князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский, блестящий филолог, бывший участник белого движения, вернувшись на родину, был арестован в 1937 г. и умер на Колыме в июне 1939 г.
Алексей Бобринской скончался 4 декабря 1938 г. от отека легких. Его похоронили на погосте церкви в Кастельротто, в некатолической зоне, слева от мемориала павших на Первой мировой войне. На надгробной плите внизу выгравировано его имя, к сожалению, почти стершееся: Conte Alessio Bobrinski / 1861–1938.
На похоронах местное население выразило почтение к покойному, украсив его могилу венками и гирляндами. На одном венке стояло: «Wohltater – dankbare Bevolkerung» (Молчаливому благотворителю от признательных жителей). Стало известным завещание графа, который оставил свой домик муниципалитету Кастельротто для устройства тут детсада.
Вдова Мария Дмитриевна установила на могиле мужа надгробный крест в русском стиле, подобно тем крестам, которые изучал ученый во время его экспедиций по Русскому Северу (схожий крест граф поставил и на могиле своей первой жены). Это – редкий для Тироля сакральный монумент, уникальный в историческом и художественном плане. К сожалению, он был серьезно поврежден – вероятно, когда тут неаккуратно шли работы по реконструкции каменной ограды кладбища.
В год смерти графа новый владелец его виллы, Йозеф Паттис, расширил первоначальное здание, добавив длинный флигель. Позднее она перешла в собственность его дочери Зиты (названной в честь последней австрийской императрицы), родившийся в 1915 г., а в 1939 г. вышедшей замуж за Оскара Эггера из Больцано, работника торговли.
На вилле продолжал действовать пансион, устроенный еще графом. Управление поручили чете Валиер, родителям известного художника Вилли Валиера: они держали в Сиузи также кафетерий и содержали еще одну гостиницу на Адриатике. Во время войны пансион конфисковали немцы ради устройства тут санатория для раненных офицеров. На стене бывшего дома Бобринского вырезали нацистскую свастику. Говорят, что тут работало также бюро Ahnenfoschung, занимавшееся проверкой чистоты арийской расы, и что здесь будто бы был склад ценных вещей, изъятых у еврейского населения… В любом случае, тут постоянно сновали люди, звучала музыка на вечеринках…
Супруги Паттис после конфискации гостиницы остались жить в Сиузи, и, несмотря на то, что немцы в итоге бесславно ушли, им пришлось немало потрудиться, чтобы возобновить права на собственность.
Вскоре после войны скончалась эстонка Вен, верная компаньонка Бобринских, которая продолжала жить с вдовой. Ее могила не сохранилась; скорей всего ее погребли вместе с графами на кладбище в Кастельротто. В местных метрических книгах удалось найти запись: «Элива [sic] Вен, дочь Карла и Ольги Зиновской, родилась в Таллине 26 мая 1867 г., евангелической веры, скончалась в 19 декабря 1951 г. от паралича сердца в Сиузи, похоронена на кладбище в Кастельротто 21 декабря».
Вдовая Мария Бобринская, оставшись совсем одной, вела замкнутый образ жизни; похоже, что ее навещала только Александра Ферзен. Иногда она давала уроки русского языка – в том числе тем же сестрам Ферзен. Из малочисленных свидетелей тех долгих одиноких лет назовем Густля Кринцингера, который в 50-е гг. был ее соседом и ежедневно встречал вдову, крайне сдержанную, всегда в шляпке с черной траурной вуалью. Присутствовал он и на похоронах ее супруга, хотя лично не был с ним знаком. Тогда на кладбище в Кастельротто собрались все местные жители, а молодой Густль играл в оркестре траурную музыку.
