моего дивана и, заложив руки за спину, принялась покачиваться на длинных худых ногах, открытых взору настолько, что их задрапированное полотенцем продолжение наверняка называлось уже как-то иначе…
— Привет! — кивнула мне Вика. — Симпатично у тебя тут, ничего не скажешь. По нашему девчачьему разумению так вообще красота. Все такое розовое, как в домике у Барби… Это для настроения?
— Для настроения я предпочитаю спиртное, — хмуро отозвался я, не слишком обрадовавшись такой аналогии. — Не нравится розовый — пульт освещения на стене, справа от выхода: предлагаю им воспользоваться.
— Пультом или выходом?
— А ты молодец… Ладно уж — пультом. Можешь выбрать иллюминацию на свой вкус. Любые цвета, какие пожелаешь…
— Совсем как у меня в ванной, — сообщила девушка. — Знаешь, там есть зеркало с разноцветными лампочками. Можно смотреть на свое отражение и представлять, что ты хамелеон. Только лучше выключить верхний свет и делать это голышом.
— Вот как? У ТЕБЯ в ванной? — заинтригованно переспросил я. — А позволь уточнить: ты сейчас про какую ванную? Про ту, из которой только что вышла?
— Ну да, — подтвердила Вика. — Про ту, что рядом со спальней.
— Рядом с ЧЬЕЙ спальней, интересно знать?
— Дима, ты чего? Рядом с моей, разумеется… — юная интервентка вовсю пожирала взглядом настенный пульт управления вселенной и потому не слишком вникала в тонкости учиненного мной допроса. — В свою ты меня не приглашал…
— Что ж, ясно, — по-видимому, насчет ее умения чувствовать себя как дома можно было не беспокоиться, равно как и о способности четко проводить границы. — Если честно, даже не подозревал, что мы соседи…
— Вот этот пульт? — подойдя к стене, Вика поигралась с кнопками и, после нескольких творческих неудач, вызвавших у нее радостный смех, соорудила в гостиной прохладную синеватую мглу с лиловыми тенями по углам. — Ну, вот: то, что надо… Прости, ты что-то сказал?
— Нет, просто размышлял кое о чем… Чем еще заняться в третьем часу ночи? А, кстати, почему ты не спишь, уважаемая соседка? Из-за меня? В смысле, это я тебя разбудил?
— А разве ты меня будил? Когда? И зачем? — Вика снова вернулась к моему дивану.
— Не нарочно, разумеется. Но мог пошуметь по неосторожности. Вышло довольно громко. Не слышала, как тут громыхнуло?
— Не знаю, возможно. Мне послышался какой-то шум, и я проснулась. Со сна почудилось, будто отчим опять куролесит, а потом я увидела Аленину макушку из-под одеяла и вспомнила, где нахожусь…
— Виноват! Прошу прощения за беспокойство…
— Ничего страшного. С полчасика я, наверное, вздремнула — для отдыха вполне достаточно. Решила, что можно и прогуляться. Поцеловала Алену и пошла…
— Очень мило… Как там у вас, кстати? Все в порядке?
— Более чем, — коротко ответила Вика. — Было замечательно. Алена сразу уснула.
Девушка на мгновение приподняла подбородок, чтобы полюбоваться на красивые синие сполохи под потолком, и я с изумлением различил на ее шее отчетливые отметины, оставленные чьим-то голливудским прикусом. Любопытно. Раньше, мне кажется, сестренка никогда не пыталась загрызть своих любовниц.
— Что ж, если уснула, то уже с концами. Однако до этого, я смотрю, она лихо порезвилась.
— Ты про зубки? — догадалась Вика. — Знаешь, это нормально. Кусаться вообще полезно, а некоторым — просто необходимо. Я рада, что у нее так сразу получилось. Многие люди всю жизнь не разрешают себе делать то, чего они по-настоящему хотят. Даже если отчаянно в этом нуждаются. Не удивительно, что Алена тоже из их числа…
— Не удивительно для Алены? Ты серьезно? Впрочем, понятия не имею, зачем я спросил… Прости, отвечать не нужно. Не хочу вторгаться куда не следует…
— «Куда не следует» — это, видимо, про секс?
— Бинго! Именно это я и имел в виду. Слово чересчур витиеватое — из головы вылетело. Спасибо, что напомнила…
— Ну вот, теперь ты сердишься… Я вижу, что ты волнуешься за Алену. Это понятно. Вы сильно друг на друга похожи, и оба, хотя и по-разному, очень многое себе запрещаете. И в сексе, и в обычных отношениях с людьми.
— Неужели? — очередное самоуверенное высказывание девчонки привело меня в раздражение. — А ты не слишком торопишься с выводами? Боюсь, у тебя недостанет фантазии, чтобы вообразить, сколько всего запретного мы в состоянии себе позволить. И едва ли хватит испорченности, чтобы одобрить хотя бы половину.
— Дима, — Вика задумчиво почесала сзади под полотенцем, — все, что ты сейчас сказал, означает одно: иногда ты совершаешь поступки, которые считаешь плохими. И чему здесь, по-твоему, я должна удивиться? Мне все же шестнадцать, а не шесть. Я видела, как делают плохое. Я сама делала плохое: не раз, не два и не три. И со мной делали плохое. Вряд ли ты можешь оказаться хуже всех людей, которых я встречала в своей жизни. Вернее, я уже знаю, что это не так.
— Не стану спорить. Возможно, для своего возраста ты повидала многое, но, извини великодушно, рассуждения у тебя все еще детские: то — плохо, это — хорошо. И, нужно заметить, ты и меня умудрилась заразить. Не верится, что я веду подобную беседу.
— А это плохо?
— Ну, вот опять. Я не собираюсь разыгрывать суперзлодея, но, поверь, если по поводу моих деяний мы найдем с тобой общий язык, значит, я действительно в тебе ошибся, и ты уже достаточно испорчена для нашей компании. Забавная была бы ошибка, но едва ли такое возможно в твоем случае.
— Моя испорченность тут ни при чем — ты ведь сам не одобряешь собственных поступков, если так о них говоришь. Наверное, тебя редко наказывают, а ты думаешь, что заслуживаешь наказания. Вот и Алена думает про себя то же самое. И, должно быть, поэтому каждый из вас пытается запретить своему телу быть счастливым…
— Давай оставим эту тему. За ужином она себя исчерпала. Твои воззрения я принял к сведению, но имей в виду: мы с моим телом живем душа в душу и надеемся умереть в один день…
— Как хочешь… — Вика слегка замялась. — А можно я с тобой посижу? В этом кресле, например…
— В кресле, говоришь? — вещим взором я окинул скудную сиреневую упаковку девушки, и их совместная будущность не внушила
