через пять минут мы собираемся всей группой у кого-нибудь в номере и явка обязательна. Стоило ему уйти из своего номера, открывались все двери по коридору, и мы вдесятером выбегали и обливали его ведрами с водой.
Если твой номер громили, ты должен был позвонить администратору и каким-то образом договориться, чтобы тебя переселили в другой. Мы говорили: «Ой, туалет не работает» или «Отопления нет. Можно я спущусь и возьму ключ от другого номера?» Главное, чтобы никто в этот момент не поднимался, поскольку если бы спалили, что твой номер разгромлен, нас бы вышвырнули. Обычно мы бронировали шесть номеров, и к моменту отъезда они выглядели, будто был пожар и пожарные из шланга тушили номера и коридоры.
Нас всегда мучил вопрос: «Что будет, когда утром придет горничная, а ничего не высохло?» Удивительно, что мы еще умудрялись в эти отели возвращаться. И поразительно, что никого ни разу не арестовали. Чем больше нам сходило с рук, тем больше мы наглели. Однажды я решил быть жертвой атаки пиратов и реально не хотел, чтобы мой номер разгромили, поэтому нассал в литровые бутылки с водой. Как только хотелось поссать, я ссал в бутылки. И когда кто-нибудь приходил ко мне с водой, я говорил: «Не вздумай, сучонок! Видишь? Это моча». Они все равно выливали на меня воду, а я кидал в них эти ссаные бомбочки. Было отвратительно, но пиздец как смешно. И как только ты бросил бутылки с ссаньем, что дальше? Какашки!
Мы размахивали дерьмом, как мартышки в зоопарке. Не всегда было так ужасно. Иногда мы вели себя чуть умнее. Когда кто-нибудь выходил на улицу, надо было спиздить его ключ, проникнуть в комнату и насрать в мусорное ведро. Затем налить в мусор горячую воду и врубить отопление на максимум. Кто бы ни был твоей мишенью – а доставалось нам по очереди, – через 6–7 часов мы возвращались к себе в номер и открывали дверь, задыхаясь от парилки и тошнотворной волны человеческих экскрементов. Запахом пропитывались одежда и личные вещи. Он не выветривался. После того как ты становился мишенью, приходилось выкидывать свои шмотки. Это было крайне неправильно, и мы вели себя ужасно подло. Сегодня мы бы так не поступили, но тогда нам было плевать на зарплату, труд горничных или тех, кто должен был убирать за нами весь этот беспорядок. Нам было по барабану.
Мы даже устраивали приколы, где не было победивших – к примеру, срали в бачок унитаза. Ты срешь в бачок унитаза и закрываешь крышкой. Либо срали между матрасом и пружинной сеткой кровати, а сверху клали матрас. Кто на такое способен? Это ужасно. Ни разу не удавалось увидеть реакцию тех, кто за нами убирал. Мы могли только потом это представлять. Помимо всего перечисленного мы били лампы, пробивали дыры в стенах, разбивали окна. Зачем? Потому что могли позволить.
Я даже не могу сказать, что был пьян, когда творил эту херню, потому что я раньше не особо отрывался. Напивался я крайне редко, но всегда пил пиво, поэтому никогда не нажирался в хлам. Я был слишком сосредоточен на Anthrax. Любая мелочь – крошечный шаг вперед. И если бы у меня было похмелье, этого бы не произошло. Чарли с Фрэнки тоже держали себя в руках. Зато Джоуи кутил как ненормальный. А пить не умел. Мог влить в себя несколько банок пива и стать агрессивным задирой – ему хотелось кому-нибудь вмазать.
Помимо того что приходилось иметь дело с пьяными выходками Джоуи, представители NYHC стали относиться ко мне все враждебнее – они по-прежнему были убеждены, что я пытался коррумпировать их сцену и зарегистрировать логотип NYHC. Мне стали приходить почтовые угрозы, звонки и жесткие послания, ждавшие меня на концертных площадках. В итоге я сел со старым металлюгой Майклом Шнаппом, который с 1980-х работал с метал-группами по всей стране, и попросил объяснить, что происходит. Он был близким другом Джимми Гестапо из Murphy’s Law. Я знал Джимми с первого концерта в CBGB, на который пошел, где выступали Murphy’s Law и Agnostic Front. Я сказал Шнаппу: «Чувак, мне нужно покончить с этим дерьмом. Я устал оглядываться и думать, что кто-нибудь пырнет меня на концерте».
Шнапп устроил мне неформальный разговор с Джимми Гестапо. Напоминало какой-то сраный фильм про мафию, только мы с ним не пили эспрессо и анисовую водку. Мы уже давно дружили; никаких проблем у нас не было. Джимми знал, что я ничего не сделал и все обвинения были полным дерьмом. Но он пользовался у хардкорщиков огромным уважением.
Он посмотрел на меня, как «крестный отец», и сказал: «Мы через пару недель выступаем. Ты придешь. Я позову тебя на сцену и скажу публике пару слов. Мы сыграем “Crucial Bar-B-Q”, и все забудется. И любой, у кого есть к тебе предъявы, будет знать, что у него есть предьявы и ко мне».
Так мы и сделали. Я пришел на концерт. Джимми сказал: «Видите того парня? Не верьте всякому дерьму. Он угорал по хардкору, когда вы еще под стол пешком ходили, и он крутой. И всегда им был». Я вышел на сцену, мы сыграли «Crucial Bar-B-Q», и больше никто меня не трогал. Спасибо, Джимми!
Помимо выступления в Касл-Донингтоне мы отыграли все сольные концерты в поддержку «Among The Living», пока в начале 1988-го не раздался телефонный звонок. KISS хотели, чтобы мы выступили у них на разогреве в туре «Crazy Nights». Даже несмотря на то, что пластинка мне не понравилась – как и все альбомы KISS в 1980-х, – мы поверить не могли, что они хотят поехать с нами в тур. Выступили мы хорошо, но лучшие воспоминания были за кулисами. Я каждый день часами сидел с Джином в кейтеринге, и он рассказывал мне все, что я хотел узнать о KISS с 1975 по 1978 год. Он ужинал или потягивал кофе и разрешал мне задать любой вопрос. Я напомнил, что был на всех трех выступлениях KISS в Гарден в 1977 году. Он спросил:
– А ты где в Куинсе жил?
– В Бэйсайде, Бэй-Террас.
– А в школу какую ходил? – спросил он.
– 25-ю, – ответил я, не совсем понимая, к чему он это спросил. Может быть, собирался мне сказать, что построил мою школу.
– Интересно, – продолжил Джин. – А на каком автобусе ты ездил в школу?
– На 28-м.
– Ладно, конечно же, ты не мог об этом знать, но каждый вечер после концерта в Гарден я садился в машину, и водитель отвозил меня к маме домой, потому что хотелось скрыться от всего этого хаоса.
Он назвал мне адрес
