Нет, позади не оказалось никого.
Осадив жеребца, Уоллес снова уставился на кукурузное поле. Сердце стучало, как бешеное, дыхание с хрипом рвалось из груди. Еще немного, и из кукурузы покажется, выскочит Эдвард, а может, кабан, или волк, а то и сам Дьявол… но нет, из зарослей так никто и не вышел.
«Что это, папа? Что здесь произошло? Молю, ответь, объясни. Кто это был? Эдвард? А может, Эдвардов дух?»
Окинув взглядом игру теней среди покачивающихся на ветру кукурузных стеблей, Уоллес покачал головой.
«Нет, нет, конечно же, нет. Просто мне что-то неможется, только и всего. Только и всего!»
Однако возвращаться назад, чтоб потравить кукурузу, он не стал. Что в этом проку? Кукуруза созрела, готова к жатве, а значит, Абита попросту подберет початки с земли и в убытке не останется. Рассудив так, Уоллес еще раз окинул яростным взглядом свою ферму и изобилующее превосходной кукурузой поле.
– Воровка, – процедил он, сузив глаза. – Воровка, бесстыжая мерзкая баба… Ну, ничего. Я это дело исправлю… исправлю, как Бог свят!
В голове сам собой начал обретать форму новый план, однако Уоллес, закусив губу, отрицательно покачал головой.
«Нет… нет, нельзя. Да как мне только на ум могло такое прийти? Это же смертный грех. Это же…»
Опустив взгляд, он заметил, как дрожат его пальцы.
– Возьми себя в руки, – прорычал он. – Еще не хватало – шарахаться от каждой тени да эха! Ты кругом прав, и Господу о том ведомо.
И тут ему снова вспомнились слова мирового судьи Уотсона: «Во имя Господа даже ангелам нередко приходится браться за темное дело».
– Уж это точно, – кивнул Уоллес, исполнившись ощущения собственной правоты. – Что надлежит сделать, будет сделано!
Напоследок он еще раз обвел долгим взглядом ферму, пригляделся к высоким рядам кукурузы.
– Если ты здесь, брат, знай… знай: я восстановлю справедливость и душе твоей помогу обрести долгожданный покой. Словом в этом ручаюсь.
Пришпорив коня, он поскакал прочь, длинной дорогой, ведущей назад, в Саттон. Лицо его окаменело, застыло в суровой, мрачной гримасе. В пути он обдумывал новый план, и чем дальше отъезжал от фермы, от призрака Эдварда, от зловещего смеха, от неведомой злобной твари в зарослях кукурузы, тем больше ему нравился этот план, и, наконец, Уоллес, сам того не сознавая, расплылся в широкой улыбке.
Примерно в миле от деревенских ворот он увидел впереди Абиту, возвращавшуюся домой, и, пустив жеребца в галоп, поскакал прямиком на нее.
В ужасе округлившая глаза, Абита отскочила к обочине, чудом не угодив под копыта.
Уоллес захохотал.
– Готовься! Правосудие близко! – проорал он на всем скаку.
Переступая порог дома, Абита еще дрожала: успокоиться после столкновения с Уоллесом ей так и не удалось. У дверей она остановилась, кое-как перевела дух, собралась с мыслями и оглядела комнату. Чувствовалось: в доме что-то не так, однако с виду все оказалось на своем месте. В поисках ободрения Абита подняла руку, осторожно погладила волосяное ожерелье, висевшее у косяка, и, едва коснувшись плетеных колечек, увидела его – Леса, только почти прозрачного, призрачного.
– Уходи, – велела она, не сводя с него жесткого взгляда.
На едва различимом лице опоссума отразилось нешуточное удивление. Сделавшись видимым, он уставился на Абиту совершенно по-новому.
– Так ты – одна из них! Из ведунов и ведуний!
– Поди вон.
Лес направился к двери, чуть задержавшись, окинул взглядом волосяное ожерелье, еще раз оценивающе покосился на Абиту и был таков.
Абита поспешно переоделась в рабочее платье, остановилась у двери, чтоб завязать на поясе короткий передник, и снова взглянула на ожерелье – на медную булавку в виде маленькой змейки.
– Выходит, это правда, мать? Выходит, я… тоже вроде тебя?
Вновь подняв руку, она потянулась за ожерельем, однако, охваченная сомнениями, в нерешительности замерла. Да, ей очень хотелось взять ожерелье, внушавшее такую уверенность и безмятежность, с собой, но вот готова ли она к подобному шагу?
Закусив губу, Абита сняла ожерелье с крючка и прижала к груди.
– Мать, я слепа. Я иду по дороге, которой не вижу, но пройти этот путь должна. Направь мою руку, мать, помоги уберечься от дьявольской порчи.
Стоило ей коснуться волосяных колечек губами, в доме едва уловимо повеяло ароматом лаванды с полынью. Прикрыв глаза, Абита сделала глубокий вдох, и драгоценные воспоминания о матери ожили, согрели сердце и душу. Подняв веки, Абита поглубже упрятала ожерелье в карман передника и, никуда не сворачивая, быстрым шагом направилась в лес.
За спиной раздались шаги, и вскоре, посреди небольшой прогалинки, с ней поравнялся Самсон. Пристально глядя в его серебристые глаза, Абита собралась было завести разговор об охотниках и о вдове, но на лице его отразилась такая тревога, и не о ком-нибудь, а о ней…
«Ладно, – решила Абита. – После. Когда времени будет побольше».
– Этот человек, Уоллес. Он был здесь.
– Знаю, – откликнулась Абита, что-то высматривая в высокой траве. – Жаль, я лица его в эту минуту не видела.
– На редкость жалкое было зрелище.
Абита расхохоталась.
– Он навредить тебе замышляет.
– Это уж – будь уверен, – не поднимая взгляда, подтвердила Абита. – А, вот! Нашла.
Вооружившись ножом, она выкопала из земли небольшое растеньице. Очищенные от земляных комьев, кривые, черные корни растеньица сплетались в затейливый мохнатый клубок.
– Живокост, – пояснила Абита, показав добычу Самсону.
– Ты ешь его?
– Это для Марты, для одной девочки из деревни. Она захворала корью, а мать мне однажды показывала, как приготовить из этих корешков мазь. От сыпи должно помочь.
– И мазь исцелит ее? Как снадобье или чары?
– Надеюсь, да. По меньшей мере, боль облегчит.
– А эта девочка – она из верящих… из верящих в Бога Христа?
Абита рассеянно кивнула, продолжая очищать корешок от земли.
– Так отчего же ее мать не попросит Бога Христа исцелить дочь?
– Она просит. И все мы просим. Многие, многие только о ней и молятся.
– И этот Бог Христ… Христос не желает помочь?
Абита пожала плечами.
– Посмотрим. Там будет видно. Иногда Бог помогает, иногда – нет.
Самсон осуждающе покачал головой.
– Пожалуй, им нужен другой бог, получше.
