Наливайко вновь ободряюще подмигнул ей: прорвёмся, непереживай!.. Открыл дверь с табличкой: «Академик Д. Б. Ветров» – и переступилпорог.
– Гутен морген, Дарий Борисович. Вызывали?
Начальственный кабинет впечатлял. А ещё бы ему невпечатлять! Сколько видел Наливайко отечественных институтов и предприятий,сумевших не опоздать к какой-нибудь финансовой раздаче, там сразу же затевалиремонт. Да не цехов и лабораторий, – самым нуждающимся в переделкенеизменно оказывался административный корпус. А в нём – естественно,директорский кабинет. По личной логике Василия Петровича следовало бы делатьнаоборот, но, может, именно поэтому сам он в сколько-нибудь заметные начальникитак и не вышел.
Итак, кабинет Дария Борисовича поражал сочетаниемсовременности и традиций. Современность была представлена светлыми стенами,ковролином с ворсом по щиколотку и компьютером на столе. Традиции начинались сфикуса в дубовой кадке, продолжались мощным т-образным столом и завершалисьпортретами на стенах. Из тяжёлых рам строго смотрел полный набор для школьногокабинета физики (Менделеев, Курчатов, Ферми, Иоффе, Мария Кюри…) плюс СаймонЗильберкройц.
Этого последнего у нас знают меньше, но единственно по тойже причине, по которой на фоне Циолковского и Королёва был долго непопуляренВернер фон Браун. У нас даже константа и уравнения Зильберкройца долго носилиимя француза Марешаля, но теперь времена изменились. Бывший нацистский физикумер в Америке весьма небедным человеком. Настолько небедным, что и прямымнаследникам хватило на безоблачную жизнь, и ещё немножко осталось на фонд имениЗильберкройца, спонсирующего науку бывших врагов.
Помните, читатель, как в своё время у нас принималисьактивно двигать то вузовскую, то заводскую науку? Ну и задвинули, в общем,туда, где она ныне и обретается, однако уже после окончания шумных кампаний всёже происходили иногда чудеса, как в сказке про Золушку. Жил-был, например, унас в Питере богатый и крепкий завод ЛСЗ – Ленинградский станкостроительный. Ипри нём бедная падчерица, лаборатория диагностики. Настолько бедная иничтожная, что во главе её стоял беспартийный[101] ВасилийНаливайко. Да не просто беспартийный, а, страшно сказать, исключённый из КПСС иоткуда-то выгнанный «за политику». Когда грянула рыночная эпоха, станки почертежам 1913 года как-то резко (в самом деле, ну кто бы мог такое предвидеть?)сделались неконкурентоспособны, а на ЛСЗ побывали импортные фирмачи, изаводской Питер долго обсуждал их ехидный совет: а не попробовать ли вам,ребята, делать контейнеры?.. Завод совету гордо не внял, предпочтя пойти на днопод станкостроительным флагом… Зато лаборатория диагностики, вот уж диводивное, неожиданно расцвела. Оказывается, там не только проверяли качествосварки, но ещё и размышляли над полученными результатами и даже пыталисьтеоретизировать. Вплоть до подкопа под фундаментальные основы и покушения накраеугольные принципы.
Делегация фонда во главе с бароном Макгирсом побывала влаборатории, ознакомилась с результатами, прослезилась над чудовищной,кустарной, но тем не менее работающей установкой. Пошли всё более деловыеразговоры о выделении денег…
Ах, читатель! Надо ли пояснять, что с этого момента унылыйпроизводственный роман, кратенько сверкнув сказкой про Золушку, плавно перешёлв стадию детектива?.. Мы не будем перечислять, какая была приобретенадвижимость и недвижимость, в том числе на острове Кипр. Скажем только, чтовместо лаборатории диагностики возник целый НИИСиПо – Институт изучения силовыхполей во главе с академиком Ветровым при соответствующем кабинете и служебной«Вольво», а доктор наук Наливайко так и остался завлабом при всё той же, хотя имодернизированной, установке.
– Проходи, Василий Петрович, садись, – сказал емуакадемик. – Нужно поговорить. Очень, очень серьёзно поговорить…
Про Дария Ветрова любили писать журналисты. На какой такоймёд они к нему слетались, нам доподлинно неизвестно. Знаем только, что в каждойстатье непременно наличествовала фраза, будто в подначальном ему институтесотрудники любят называть «своего академика» именем ефремовского героя из«Туманности Андромеды» – Дар Ветер. Прочитав это в самый первый раз, означенныесотрудники весьма удивились, а кто-то языкастый имел глупость предположить, ужне с Наливайко ли журналист директора перепутал. Народ похохотал и забыл, асекретарша Валечка тайком побежала предупреждать Наливайко о возможной грозе, итолько поэтому должность, на которой трудился острослов, удалось отстоять.
В итоге теперь, когда Василий Петрович встречался сдиректором, ему каждый раз помимо воли казалось, будто «Дар Ветер» всё времясравнивает себя с ним. И, естественно, злится.
Ну вот скажите нам, кто это придумал, будто настоящий ученыймуж должен ходить непременно в очках, со сколиозом, с кривым галстуком и напороге инфаркта? Ему бы Наливайко показать. Вот уж в ком Иван Ефремов, певецгармонии духовного и физического, сразу распознал бы своего персонажа!Двухметровый, могучего сложения, Василий Петрович крестился здоровенной гирей,дружил со штангой и, собрав седую гриву резиночкой на затылке, с азартомволтузил боксерскую грушу. Раньше эта груша висела у него прямо в лаборатории,рядом с недоделанной установкой, и, говорят, немало способствовала прогрессунауки. Теперь, когда в институт зачастили иностранные делегации, грушу пришлосьубрать – мало ли, вдруг превратно поймут.
– Слушаю вас, Дарий Борисович. Что случилось?
Академик (которого Наливайко иногда про себя называл«местночтимым», ибо к той главной, где Курчатов и Капица, отношения он не имел)выдвинул ящик стола и извлёк толстый, сугубо импортный научный журнал. На яркойглянцевой обложке, над свежими фотографиями с телескопа «Хаббл», значилосьназвание: «Word Scientific Observer».
– Последний номер, – тоном из серии «случилосьстрашное!» прокомментировал Ветров и посмотрел на завлаба так, словно тот былнепоправимо в чём-то виновен.
– Как последний? – даже испугалсяНаливайко. – Они что, закрываются?..
– Последний на данный момент, – ещё безнадёжнееуточнил директор. Раскрыл журнал на одной из заглавных статей, и междустраницами мелькнул краешек листка с переводом. Как всегда в таких случаях,Наливайко вспомнил одно давнее интервью, где Дарий Борисович горько сетовал нанезнание языков: «В сельской школе не научили…» Между тем академик поправилочки и начал читать: – «…Возможность обнаружения факта существования несколькихальтернативных реальностей, обусловленного явлением резонанса в мировом эфире,то есть одновременностью процесса с одинаковой частотой электромагнитныхколебаний в различных вариантах историй. Мы предполагаем, что зафиксироватьинструментальными средствами существование сходных альтернативных мироввозможно на основе резонанса одновременных электромагнитных процессов в общейдля всех вариантов мировой среде – эфире…» Каково, а? – поднял глазаВетров. – А вот, извольте видеть, ещё. «Согласно принципу неопределённостиГейзенберга невозможно определить положение и импульс электрона. Возможнымобъяснением этого явления служит предположение, что частица движетсяодновременно по всем своим возможным траекториям. Принцип фрактального подобияпозволяет распространить это свойство элементарных частиц на макромир. Вполневозможно, что планета Земля движется в пространстве-времени одновременно повсем своим возможным историческим траекториям, реализуя все варианты своегосуществования под воздействием ноосферы. Если частицы, из которых построенаматерия, существуют одновременно во всех вариациях, то почему бы системе болеевысокой сложности, состоящей из этих частиц, не удовлетворять тоже принципунеопределённости»…
