Когда крики гостей смолкают, она осторожно возвращается назад. Миша о чем-то расспрашивает Эду, тот темпераментно рассказывает, Марина, краснея, переводит, и Лось с интересом слушает — как и все гости. Этого достаточно, чтобы прокрасться к Акуле. Он тоже смотрит на Эду, Марину и Лося, и на его тонком лице играет недобрая ухмылка.
— Ты, глист в обмотках, — говорит Анька очень вежливо и приветливо, сжимая гитару так сильно, как сжимала б его шею. — Ты чего приперся?
Акула отвлекается от темпераментного рассказа Эду. Нинка рядом с ним тоже отвлекается, Анька сморит ей в глаза — и видит ненависть, соперничество и зависть. «Вы самое слабое звено!» — кричит в Анькиной голове писклявый голос, и Анька усмехается, отвечая на откровенно дерзкий взгляд Нины.
— Я приперся, — злобно отвечает Акула, сжимая бокал с выпивкой, — на свадьбу брата. Можно?
Анька мерит его взглядом и едва не плюется. Если б не обещание Лосю, она бы тотчас вывалила Акуле всю правду, рассказала, что Лось видел его унижение, его зеленые яйца и розовые труселя. Но она молчит.
— Не желательно, — цедит она.
— Смотри-ка, — усмехается Акула, меряя Аньку взглядом, — а ты молодец. Ты знаешь, что Ингрид сегодня звонила Анри, чтоб поздравить его?..
Анька и сейчас молчит, захлебываясь яростью. Лось ничего не сказал об этом звонке. С утра их было много. Лежа в свете зимнего неяркого солнышка, пробивающегося длинными тонкими лучами сквозь шторы, с Анькой в постели, абсолютно голышом, прижимаясь к ней вставшим членом и обнимая одной рукой свою невесту, которая через несколько часов станет его женой, он лениво бормотал благодарности всем поздравляющим, а затем и вовсе отключил телефон, зарылся лицом меж Анькиных грудей, раздвинул ее ноги и как следует отлюбил ее — с толком, с расстановкой, до криков. Прижимая ее руки к постели, наслаждаясь ее слабостью, беспомощностью, каждым мигом ее оргазма.
Дозвонилась ли Ингрид? Может, и нет. А если дозвонилась, то Лось отмахнулся от нее и ее жалких слов, утопил их в Анькиных стонах, в горячих поцелуях, в жадных движениях напряженных бедер… Пережил; перегорело. Прошло. И это было так ценно, что Анька едва не теряет сознание от счастья. Акула, сам не понимая, подарил ей на свадьбу самый прекрасный подарок. Ингрид для Лося больше ничего не стоила. Ничего. Она стала мертвым призраком из прошлого, не более.
— Какая ж ты гадина, — шепчет Анька, мгновенно заводясь от ухмылки Акулы и трясясь, как в пляске святого Витта. — Какой же ты козел!..
Акула смотрит на нее с интересом, словно ее ярость позабавила его.
— Да что такого? — невинно интересуется он. — Подумаешь, бывшая звонит… Они часто встречаются.
Анька задумчиво смотрит на него.
— Ты вообще человек? — задумчиво спрашивает она. — Сердце есть у тебя? Ты вообще способен чувствовать что-нибудь? Боль? Ты любил хоть кого-нибудь в своей жизни?
— Бабушку, — беспечно отвечает Акула, глотком осушая свой бокал. — Но она умерла. Давно.
— Умерла, — эхом повторяет Анька, разглядывая лицо Акулы. Ей кажется, что зеленка все еще не смыта с его лба. — Больно было, да? Когда она умерла?
Акула неприязненно смотрит на нее.
— Причем тут это? — холодно спрашивает он, и Анька понимает, что он не соврал.
— Ну, а как бы тебе понравилось, если б я обрядилась в твою бабку и прыгала у тебя под окнами, — цинично говорит она, и Акула вспыхивает. Нинка срывается с места, но он обхватывает ее свободной рукой и удерживает, не дает ей вцепиться Аньке в волосы. — Орала бы от ее имени всякую дрянь, тревожила б твои воспоминания, глумилась бы — например, ночнуху задрала, и сверкала панталонами перед всеми?
— Ты переходишь все границы, — рычит он злобно, — есть же вещи…
— Да!? — выкрикивает Анька радостно. — Есть?! Правда!? Ты, придурок, ответь мне — почему Ингрид и Лось разошлись?
Вопрос был внезапный; Акула озадаченно замолкает, подбирая слова, и Анька не дожидается его ответа.
— Потому что, мудак ты эдакий, — говорит она быстро и безжалостно, — Ингрид убила ребенка Лося. Дочку, которую Лось хотел и уже любил. Вырвала из животика и выкинула на помойку. Вот почему. И он не простил. Он тоже страдал — как ты по бабке. Ведь есть же вещи…
Акула раскрывает рот, словно его вытащили из океана и бросили на горячий песок, на котором рыбы, немного поизвивавшись, очень быстро умирают.
— Я не знал… — шепчет он. В его глаза смотреть жалко и страшно. — Не знал!
— И теперь каждый раз, видя Ингрид, — безжалостно и быстро продолжала Анька, сжимая гитару изо всех сил, — Лось видит и свою ма-аленькую, нерожденную, убитую доченьку. Сколько раз ты ее звал помучить Лося?
— Я…
— Ты, поганая скотина, каждый раз, призывая эту тупую суку помучить Лося, — злорадно продолжала Анька, наблюдая, как лицо Акулы бледнеет и мертвеет, — вытаскиваешь из могилки детский трупик и тыкаешь, тыкаешь Лося в него носом! В его кровь и плоть! В его нереализованную любовь! В его дитя… Ты же лучше всех знаешь, какой Лось мягкий; как он умеет любить. Как он плакать умеет. Знаешь? Плакал Лось когда-нибудь? Теперь не плачет. Теперь он вырос, теперь он сильный мужчина. Все в себе. Мучается, корчится от боли — но держит в себе.
— Это не правда…
— Конечно, не правда! Если ты это не знаешь, не видел — значит, это не правда! — Анька зло и отчаянно хохочет. — Я не знаю, почему Лось до сих пор не убил тебя. Я не понимаю, почему он такой добрый и мягкий — после всего, что ты ему сделал. Почему он тебе еблет-то не раскроил. Не понимаю. Любит тебя, суку. Брат, говорит.
— Я не знал, — шепчет Акула, потрясенный до глубины души. У него тоже светлые глаза, но сейчас они черны от расширившихся зрачков. Анька беспечно пожимает плечами, отступая подальше от Нины, которая, казалось, готова кинуться на нее, как бойцовый пес.
— Конечно, ты не знал, — легко соглашается Анька. — Где ж тебе знать! Двадцать с лишним недель — где же знать!? Что ж ты за брат-то такой, Акула? Расскажи мне — где ты все это время шарился, чем ты был занят, что не заметил кошмара, что происходит с твоим братом? А-а-а, девочек трахал! Конечно; это так важно — потрахать девочек! Это больше всего нужно!
— Ты все придумала! — визгливо верещит Нинка, срываясь, и на нее оглядываются удивленные гости. — Врешь! Не смей!..
Нинку трясет от ярости и зависти; ее колотит оттого, что Анькина свадьба такая дорогая и богатая, что сам губернатор не постеснялся присутствовать на ней. Ее трясет оттого, что бутылка элитного пойла стоит дороже, чем аренда ее коммуналки. Ее ломает от зависти и ненависти, и оттого, что Анька посмела унизить Акулу, ее, Нинки, билет в сытую и счастливую жизнь. Она защищает Акулу, она выслуживается перед ним, но тот молчит, и Нинка тоже смолкает, растерянная.
Акула молчит, потрясенный, а Анька, смеясь, уворачивается, уходит от гневных выкриков Нинки, прижимая к своему свадебному платью гитару. Эду уже в нетерпении тянет руки к инструменту, его голос — сильный, звучный, — разносится над головами гостей, и Анька, отдав ему гитару, прижимается к Лосю, утопая в его объятьях.
