— Видишь ли! Есть другая разновидность негодяев, которые под угрозой оружия добиваются своего. Под страхом изувечить и убить. Да и женщин находили избитых, изрезанных. Жуть глянуть! Родня не сразу узнавала.
— Тогда молчу. Но почему выжившие его не выдали? Позору боялись, говоришь? А если еще раз в его руки попадет?
— Суть не в том. Пойми! Мы успокоились, думая, что поймали виновного, оказалось, он продолжай гулять на воле.
— А сын того Олега сознался, что насильничал?
— Нет. До конца не признал себя виновным.
— Почему назвался Пажом? Его так звали?
— Какое там имя? Кликуха! Это единственное, что мы знали о насильнике. Весь город его боялся, а пацан запугать решил девку, в мужики торопился. Мы с ним поспешили, лишь через полгода взяли настоящего Пажа. Когда его осудили, ко мне зашел Олег весь седой, бледный и говорит: «Ну! Как теперь мне в глаза смотреть будешь? Палач!
За что убил сына? Разве я не говорил, что он не виноват? Подлец! Я никогда тебя не прощу! Нет, я не стану убивать! Это слишком мягко! Ты будешь сам молить о смерти!» «Разве у тебя не было ошибок в работе?» — напомнил ему. Но Олег находился на грани сдвига.
— И чего такому в милиции делать?
— Этот сын у них был единственный. Когда его не стало, вскоре умерла жена. Инсульт. И Олег остался совсем один. Я понимал его, но помочь ничем не мог. У меня практически не было семьи, а он любил своих. Сколько раз я говорил с ним! Пытался встряхнуть, отвлечь, заваливал работой по самые уши. И требовал, как и с других, результата! Все мы понимали, что такую боль лечит время. Но сколько его понадобится ему, не знал никто. Прошел год. Мне объявили выговор за сына Олега, и мой друг, как показалось, был удовлетворен. Ведь и по работе меня понизили за случившееся. Кинули в рядовые следователи, а Олега сделали начальником следственного отдела. Там работы невпроворот. На меня взвалили два десятка дел, и каждое — горящее, даже по срокам. Веришь, спал по два часа в сутки. И как назло, в городе начался всплеск воровства, снова объявилась «малина» Шкворня. Этот мужик не останавливался ни перед чем. Сколько раз пытался меня убрать, вспоминать не хочется. Охоту устраивали: то в подъезде дома, то по пути на работу. Мне вешали на хвост мокрушников. Они выслеживали, когда пойду домой. Вернее собак стерегли.
— А чего начальству не сказал?
— Чем бы помогли? Ни машин, ни людей не хватало. Работали в постоянном аврале, на надрыве. Да и совестно говорить о таком. К чему? Вон Шкворень однажды притормозил меня, деньги предложил. Круглую сумму. Когда отказался, грозить стал. И пообещал такое, во что не поверил. Он сказал, что не я, а он меня упрячет в клетку. У него это получилось. — Следователь умолк, обхватив руками голову.
— Это после меня? Когда я его тебе в руки отдал готового? — изумился Дамир.
— Да, — нехотя подтвердил Смирнов.
— Как же он состряпал такое?!
— Он не в следственном изоляторе, а у нас в камере был. Я уже готовил документы в СИЗО на Шкворня. И вдруг прихожу на работу, а уголовного дела нет на столе, где оставил. Я весь кабинет перетряхнул. Все шкафы и полки наизнанку вывернул, но не нашел. Вместе со мной в кабинете работал молодой парень, недавний выпускник. Я только с ним поделился. Другим сказать не решался, ведь утеря уголовного дела для следователя — сущая беда. А тут внезапно, будто по свистку, машина из СИЗО за Шкворнем пришла. И торопят. Ну, что делать? Я послал оперативников за фартовым, велел доставить того под конвоем в кабинет. Они вскоре вернулись, но сами, без него. Испуганные, растерянные, сказали, что Шкворня в камере нет. Я не поверил им. Сам пошел и… глазам перестал доверять. Ворюга впрямь исчез. Вернулся в кабинет, там уже не протолкнуться. Весь горотдел сбежался, и начальник — во главе. Разыскали записку на столе. Она на самом виду лежала, но я искал дело и на нее не обратил внимания. Ее Шкворень адресовал мне: «Спасибо тебе, мусоряга, за помощь! Век не забуду услуги! Моя благодарность в твоем столе, в углу верхнего ящика! Положил столько, сколько ты просил. А я линяю! На время шухера тебе хватит подсоса, а дальше помогай моим — без навара не оставят. Шкворень». Открыли ящик стола — там деньги. Сумма, которую в первый и в последний раз в глаза увидел. Ну, меня вмиг в наручники и в камеру, а чтоб следом за Шкворнем не сбежал, через час в следственный изолятор отправили. Я не верил, что все это случилось со мной наяву. Меня никто не стал слушать, мне не верили. Сочли последним подонком и негодяем.
— Выходит, тебя вскоре после меня осудили? — спросил Дамир.
— Я тебя лишь первый раз допросил. Дальше твоим делом занялись другие, но не доверяли из-за меня. Ведь ты со мной сотрудничал, и тень моя поневоле легла на тебя.
— А как же Шкворень? С концами смылся?
— Конечно!
— Не пойму! Неужель сам все сумел? Ну, слинял, положим, подфартило! Но зачем записка и деньги? — не понимал Дамир.
— Это и была его месть! За себя и кентов! Ведь всю его «малину» отловил, а это, ого, больше двух десятков воров. Он обещал рассчитаться и впихнуть в клетку, свое слово сдержал.
— А как же менты? Ему поверили, тебе нет? Почему? Может, это вовсе не Шкворень, а тот Олег все состряпал?
— Я сразу это предположил и обратился к начальнику горотдела поручить следствие по моему делу кому угодно, только не Олегу. Уж и не знаю, попала ли моя просьба в руки начальства или нет, но следствие велось явно однобоко. Это было видно сразу. Да, графологическая экспертиза подтвердила, что записка написана самим Шкворнем. Дактилоскопия дала такое же заключение, что и на записке, и на деньгах отпечатки его пальцев.
— Как же он попал в твой кабинет?
— Форточку выдавил, открыл окно и влез. Следы металлических зубов от «кошки» остались.
— В один день ушел из камеры и в кабинет успел попасть? Не многовато ль подвигов? — засомневался Дамир.
— Я пытался обратить внимание следователя на это. Сбежавшему Шкворню, конечно, было не до меня. Ему кто-то помог, ведь записку и деньги он сумел бы поручить другому, но… Экспертиза отсекла, сказав, что на записке только его отпечатки. Я говорил, мол, второй дублер мог работать в перчатках, чтобы не наследить. Но кто слушает подозреваемых? Я настаивал на своем и утверждал, что Шкворню помог кто-то из горотдела. Возможно, сам Олег, а может, по его распоряжению. У него после расстрела сына объявилось много сторонников и сочувствующих. Все они стали моими врагами. Прояснить ситуацию, раскрыть истину мог лишь сам Шкворень, но это никак не входило в его планы. Его перестали разыскивать.
— А как он из камеры ушел?
— Обвинили во всем меня, будто камера его не охранялась. Я ее специально не закрыл, и он ушел. Но для чего ему тогда понадобилось лезть через окно? Мог бы прямиком войти в кабинет! В конце концов, если бы решил отпустить вора, сделал бы это гораздо чище и грамотнее. Без последствий для себя и пахана. Никто ничего не заподозрил бы. Тут же сработано все против меня.
