Кейт тринадцать лет, она старше Марти на три года. Девочкекажется, что все его любят только потому, что он не может ходить. А сегодня оназлорадствует, что фейерверка не будет.
Даже дедушка, на сочувствие которого обычно Марти можетрассчитывать, сейчас не склонен его жалеть.
– Никто не отменял Четвертое июля, мальчик, – сказал он, каквсегда с сильным славянским акцентом. Это было два дня назад, второго июля.Дедушка как раз сидел на веранде, и Марти проехал туда через французские дверина своей коляске, работающей от батареек. Дедушка Кослоу сидел со стаканомводки в руке и глядел на спускающуюся к лесу поляну. – Отменили толькофейерверк. И ты знаешь почему.
Марти знал. Из-за убийцы – вот почему. В газетах егоназывали теперь «Убивающий в полнолуние». Марти часто слышал о нем в школе,пока не наступили летние каникулы. Многие ребята говорили, что «Убивающий вполнолуние» и не человек вовсе, а какое-то сверхъестественное существо. Можетбыть, оборотень. Марти этому не верил – ведь оборотни бывают только в фильмахужасов – и считал, что убийца – это какой-то псих, у которого желание убиватьпоявляется только в полнолуние. Фейерверк отменили из-за отвратительногокомендантского часа.
В январе, когда Марти, сидя в коляске около французскихдверей, глядел, как ветер заносит снегом ледяной наст или как другие детикатаются с горки на санках, только мысль о фейерверке приносила ему радость.Мысль о теплой летней ночи, холодной кока-коле, о расцветающих в темнотеогненных розах и об американском флаге, составленном из «римских свечей».
А теперь фейерверк отменили… И кто бы что ни говорил, дляМарти это означает, что отменили сам День независимости – его праздник.
Только дядя Эл, приехавший в город ближе к полудню, чтобыразделить со всей семьей традиционный обед с лососем и зеленым горошком, понялчувства Марти. Стоя после обеда на веранде в мокром купальном халате –остальные, смеясь, -плавали за домом в новом бассейне, – он внимательно слушалмальчика.
Марти помолчал, а затем с беспокойством посмотрел на дядюЭла.
– Ты понимаешь, что я имею в виду? Понимаешь?
Дело совсем не в том, что я инвалид, как говорит Кейти, илив том, что и без фейерверка праздник есть праздник, как думает дедушка. Простоэто несправедливо, когда ты чего-нибудь так сильно ждешь, и вдруг… Простонесправедливо, что Виктор Боул и какой-то дурацкий городской совет решают всеотменить. Причем отменить то, что тебе действительно нужно. ТЫ понимаешь меня?
Последовала долгая, мучительная пауза – Эл обдумывал словамальчика. Пока дядя хранил молчание, Марти успел услышать скрип трамплина надальнем конце бассейна и восклицание отца:
– Хорошо, Кейти! Эге-гей! Очень.., очень хорошо!
– Конечно, понимаю, – наконец тихо сказал Эл. – И знаешь, ятебе кое-что привез. Возможно, ты сможешь устроить себе свое собственноеЧетвертое июля.
– Собственное Четвертое июля? Что ты хочешь этим сказать?
– Пойдем к моей машине, Марти. У меня есть кое-что.., ну,лучше я тебе сам покажу. – И прежде чем Марти успел задать следующий вопрос, Элдвинулся вперед по бетонной дорожке, окружавшей дом.
Коляска Марти с жужжанием покатилась вслед за дядей Элом кподъездной аллее, удаляясь от доносившихся со стороны бассейна звуков – плескаводы, смеха, скрипа трамплина, нарочито бодрого голоса отца. Коляска издаетровное низкое гудение, которого «Марти почти не замечает – оно сопровождает еговсю жизнь.
Дядя Эл приехал на «мерседесе» с поднимающимся верхом. Мартизнал, что его родители не одобряли эту покупку («Купил себе гроб за двадцатьвосемь тысяч долларов», – однажды, неодобрительно фыркнув, сказала мама), ноМарти машина нравилась. Однажды дядя Эл провез его по проселочным дорогамвокруг Таркерз-Миллз. Он ехал быстро – семьдесят, может быть, даже восемьдесятмиль в час. Дядя Эл так и не сказал Марти, с какой скоростью они ехали.
– Если не знаешь, то не испугаешься, – усмехнулся он. НоМарти и не думал пугаться, он так весело смеялся, что на следующий день животболел от смеха.
Дядя Эл вытащил что-то из отделения для перчаток, а когдаМарти подъехал к машине и остановился, положил мальчику на колени объемистыйпакет.
– Вот, детка! – сказал он. – С Четвертым июля тебя.
Первое, что увидел Марти, – это причудливые китайские иероглифына упаковке. Когда же он разглядел, что находится внутри, сердце мальчикасжалось от восторга. Целлофановый пакет был наполнен ракетами, петардами ибенгальскими огнями.
Вне себя от радости, Марти попытался заговорить, но не смогиздать ни единого звука.
– Если ты зажжешь вот эти, они будут выбрасывать пламя самыхразных цветов – как из пасти дракона. Трубочки с тонкими стержнями – этоспециальные ракеты для бутылок. Положи их в пустую бутылку из-под кока-колы изапускай. Вот эти, маленькие, дают фонтанчики искр. А это – «римские свечи»… Нуи, конечно, упаковка петард. Но их ты лучше запусти завтра.
Дядя Эл посмотрел в сторону бассейна, откуда доносилисьгромкие звуки.
– Спасибо! – наконец выдохнул Марти. – Спасибо, дядя Эл!
– Только не говори маме, откуда ты это взял, – сказал дядяЭл. – Намек понял?
– Понял, понял, – пробормотал Марти, в действительностиничего не понимая. – Но тебе самому это точно не понадобится, дядя Эл?
– Я могу достать еще, – сказал дядя Эл. – Я знаю одногопарня в Бриджтоне, он будет заниматься этим делом до темноты. – Эл положил рукуна голову Марти. – Отпразднуй свое Четвертое июля, когда все лягут спать.Старайся не шуметь, чтобы никого не разбудить. И ради Христа не обожги себеруки, а то моя старшая сестра больше не захочет со мной разговаривать.
Дядя Эл засмеялся, сел в свою машину и завел мотор. Затем,приветственно помахав рукой Марти, все еще бормотавшему слова благодарности, онуехал. Марти долго глядел вслед дяде, стараясь сдержать подступившие слезы.Потом он положил пакет себе в рубашку и поехал в свою комнату. Теперьоставалось только дождаться момента, когда настанет ночь и все уснут.
Вечером он первый ложится спать. Входит мать и торопливоцелует Марти, стараясь не смотреть на его похожие на спички ноги, обтянутыеодеялом.
– У тебя все в порядке, Марти?
– Да, мамочка.
Она медлит, как будто собираясь сказать что-то еще, затемслегка качает головой и уходит.
Появляется сестра Марти – Кейти. Она его не целует, а простонаклоняет голову так низко, что Марти чувствует запах ее волос, и шепчет:
