Увлекательно описание знаменитой вазы Аркесилая — самого известного из всех произведений лаконских вазописцев и вообще одного из самых интересных образцов греческой архаической вазописи. С какой любовью и бережным отношением к деталям мастер выполнил роспись, покрывающую внутреннюю поверхность вазы (это килик), с такой же любовью и тщательностью Ю. В. Андреев проанализировал эту роспись. Он отметил красоту графического решения композиции, изысканную цветовую гамму, четкий контур выписанных фигур. Интересен сюжет фигурной композиции. Это своеобразная жанровая сценка, центром которой является неподвижная фигура царя Аркесилая, превосходящая своими размерами фигуры всех остальных действующих лиц и напоминающая ожившую статую среди обычных людей. В его присутствии слуги взвешивают шерсть на огромных весах, с мешками которой грузчики спускаются в трюм корабля.
Ю. В. Андреев отмечает, что несмотря на некоторую оцепенелость в фигурах людей, хотя они и показаны в самых разнообразных позах и движениях, и на сходство фигуры царя с «манекеном» или с «восковой персоной», вся сцена «производит впечатление необыкновенного оживления, владеющего всеми ее участниками, не исключая животных и птиц, которые (особенно птицы, порхающие в воздухе и усевшиеся на рее) явно с интересом и даже с каким-то возбуждением наблюдают за всем происходящим»[25]. Интересен вывод, в котором исследователь выразил свое впечатление от этой поистине удивительной росписи: «Вся сцена воспринимается как настоящий гимн труду, предприимчивости и деловитости правителя и его «команды». Во всем здесь царит дух той благой Эриды («свободной конкуренции»), которая была некогда воспета Гесиодом»[26].
Даже менее острый наблюдатель, чем Ю. В. Андреев, сразу бы заметил, что настроение, царящее в росписи вазы Аркесилая, резко противоречит аскетической морали классической Спарты, которая была ориентирована на сознательный отказ от всякой наживы. Отсюда автор делает обоснованный и важный вывод, что художник, расписавший килик, либо ничего не знал об этих запретах и установках, то есть жил раньше, чем они были введены (ваза Аркесилая датируется 565—560 гг. до н.э.), либо жил в какой-то свободной зоне (одном из периекских полисов), где такие установки еще не действовали.
Кроме увлекательного описания и изящного стилистического анализа лаконских ваз, Юрий Викторович исследует их как исторический источник, поскольку особенности эволюции этого важнейшего из художественных ремесел архаической Спарты могут пролить свет на острые, сложные и спорные вопросы спартанской истории.
Хронологически расцвет лаконской вазописи совпадает с завершающей фазой в развитии коринфского чернофигурного стиля. Лаконская керамика довольно мирно сосуществовала с коринфскими вазами, поскольку лаконские мастера не часто дерзали расписывать сосуды больших размеров (типа кратеров, гидрий, амфор), специализируясь, главным образом, на росписи киликов. Период расцвета лаконского расписного гончарного производства завершается около 530—520 гг. Первая мысль, которая приходит в голову по поводу угасания лаконского керамического производства, состоит в том, что оно произошло по той же причине, что и в случае с Коринфом: лаконские, как и коринфские керамисты, не выдержали конкуренции с более многочисленными и более совершенными произведениями афинских мастеров, одинаково искусно работавших в росписи как больших, так и малых форм. Однако, положение в лаконском искусстве вазописи несколько более сложное, чем это может показаться на первый взгляд. Дело в том, что некоторые общепризнанные ее шедевры относятся к самому позднему периоду ее существования[27], что не вписывается в картину постепенного и естественного упадка. Скорее это похоже на внезапный обрыв традиции.
Чтобы объяснить упадок лаконского керамического искусства, Ю. В. Андреев обращается к исследованию причин угасания всего комплекса лаконского художественного ремесла в конце архаического периода. Он отмечает факт почти одновременного прекращения вывоза на внешние рынки лаконской расписной керамики, бронзовых ваз, зеркал и вообще изделий из бронзы. Происходит исчезновение из лаконских святилищ не только предметов явно восточного происхождения (изделий из стеклянной пасты, янтаря, слоновой кости), но и привозной греческой керамики, коринфской и афинской.
В то же время лаконская керамика не исчезает бесследно. Обрыв традиции касается высоко художественных, самобытных вещей; с конца VI в. и далее продолжают еще существовать неумелые и беспомощные попытки подражать каким-то образцам афинской чернофигурной, а затем и краснофигурной вазописи. Спрашивается, где же лаконские вазописцы могли видеть эти образцы, если импорт афинской керамики в Лаконию прекратился?
В ответ на эти вопросы Ю. В. Андреев выстраивает достаточно стройную гипотезу, согласно которой где-то в промежутке между 530 и 520 гг. лаконские и мессенские гавани были закрыты для иноземных кораблей, а также могли быть запрещены заграничные поездки спартанских купцов и корабельщиков. Эта гипотеза смыкается с концепцией «переворота VI в.». Под ним понимаются меры, направленные к самоизоляции Спарты, о которых уже упоминалось выше: отказ от золотой и серебряной монеты, так называемые «изгнания чужеземцев», ограничения на выезд за границу, не исключая участия в Олимпийских играх. Уже сами древние, как это ясно из плутарховой биографии Ликурга и из более ранних источников, понимали, что это была важная составная часть Ликургова законодательства, целью которого было утверждение принципа равенства и консолидации гражданского коллектива. Торговое эмбарго и законы против роскоши были причиной упадка спартанского искусства[28].
По мнению Юрия Викторовича, периекские полисы еще и после этого продолжали сохранять свой статус «зоны свободного предпринимательства» и поддерживали коммерческие контакты с другими частями греческого мира[29]. И там-то лаконские керамисты могли видеть аттическую керамику, слабые имитации которой они все еще пытались создавать, кое-как поддерживая свое ремесло, впавшее в состояние глубокой стагнации.
Эта относительная свобода периекских полисов, общавшихся с внешним миром и сбывавших за границу некоторые произведения лаконских мастеров VI в., приводила к определенной двойственности эстетических установок, самой стилистики произведений искусства в зависимости от того, предназначались ли они для внутреннего употребления или продавались за границу. Автор демонстрирует это на ярком примере, который тем более интересен современному читателю, что заканчивается остроумным сравнением с современным искусством и реалиями современной жизни: «Для того, чтобы почувствовать эту раздвоенность, достаточно сравнить хотя бы известную фигуру так называемой «бегуньи» с ее массивными грубо вылепленными нижними конечностями и непропорционально большой головой и изящных, стройных с подчеркнуто удлиненными пропорциями тела дев-гиеродул, служивших подставками для зеркал. Контраст примерно такой же силы, как если бы мы поставили рядом «могутных» физкультурниц или метростроевок с картин Дейнеки и Самохвалова и непомерно худых, изломанных и длинных манекенщиц Сен-Лорана»[30]. Нетрудно понять, что произведения типа бегуньи из Додоны заказывались спартиатами, а бронзовые зеркала с ручками в виде изящных девушек шли на внешний рынок из свободных периекских городов. Но эта свобода продолжалась еще полстолетия после 530-520 гг., а затем «железный занавес» опустился и на периекские полисы и окончательно закрыл Лаконию от внешнего мира.
