Как он этого добился? Само собой разумеется, что строительство империи редко обходится без обильного кровопролития. Персы, столь же суровые и несгибаемые, как горы их родины, и привыкавшие сызмальства к удивительной военной эффективности, были грозными воинами. Так же, как ассирийцы и вавилоняне до них, они принесли на Ближний Восток «разрушение крепостных стен, гомон конных набегов и падение городов»[5]. Во время войны с Вавилоном, например, все характеристики Кира как полководца сводились, в представлении современников, к «разрушительным» эпитетам: он способен собрать «войско, неизмеримое численностью, как речные воды»[6], сокрушить всех, кто осмелился выступить против него, и перемещаться с невероятной для того периода скоростью. Конечно, меч такого завоевателя не мог почивать в ножнах. Спустя десять лет после триумфального въезда в столицу мира, уже зрелый муж, если не сказать – пожилой, Кир по-прежнему оставался в седле и вел своих всадников все дальше и дальше. О его смерти рассказывают разное, однако большинство согласно, что он умер в Центральной Азии, далеко за рубежами всех предыдущих ближневосточных империй. Его тело со всеми почестями перевезли в Персию, для погребения в великолепной гробнице, но по свету ходили многочисленные жуткие истории, излагавшие события иначе. По одной из них, например, правительница племени, в сражении с которым погиб Кир, велела обезглавить его труп, а затем поместила отрубленную голову царя в наполненный кровью бурдюк, – мол, так наконец он утолит свою жажду кровавой сечи[7]. Этот рассказ заставляет заподозрить, что великий завоеватель внушал своим противникам ужас, сопоставимый с тем, какой внушают людям вампиры, демоны, охочие до человеческой крови; недаром преданиями о них изобилуют культурные традиции народов Ближнего Востока.
Тем не менее в тех же традициях сохранилась и принципиально иная память о Кире Великом. Он не только покорял врагов силой, но и умело пользовался дипломатией. Да, он мог быть жестоким, когда требовалось добиться скорейшей капитуляции противника, однако предпочитал, по большому счету, достигать своих целей посредством блестяще организованной и поставленной пропаганды. После утверждения персидского владычества на трупах воинов поверженной вражеской армии дальнейшее кровопролитие признавалось не имеющим необходимости (к нему прибегали в исключительных случаях). Если вавилоняне приписывали падение собственного города воле Мардука, Кир был ничуть не против им в этом подыграть. Вторгшись в Ирак, он поспешил провозгласить себя любимцем большинства божеств, которым поклонялись его враги, а свергая очередную «туземную» династию, он выдавал себя за ее наследника. Не только в Вавилоне, но и в других городах и провинциях своей огромной империи он именовал себя образцом праведности, а свое правление – даром богов, которых чтили покоренные подданные. Те самые народы, которые он подчинил, должным образом примирялись с этой риторикой и принимали Кира как «коренного» правителя. Не брезгуя хитроумными интригами и расчетливыми замыслами, Кир продемонстрировал своим преемникам, что суровость и репрессии, непременные черты всех предыдущих правлений в регионе, отлично сочетаются с такими имперскими качествами, как милосердие, свобода и покровительство. Война сама по себе, как явствует из карьеры Кира, способна только создать «площадку» для рождения империи. Но гарантируй покоренным подданным спокойствие и порядок, и тебе станет доступен весь мир.
Потому-то, например, Кир, даже польстив вавилонянам вниманием к их верховному божеству Мардуку, не стал игнорировать чаяния тех, кого считали городскими париями, – скажем, изгнанников-иудеев. Персидское командование оценило потенциальную пользу от этих тоскующих изгнанников. Иудея представляла собой «перемычку» между Плодородным Полумесяцем и пока еще независимым Египтом, то есть территорию стратегической важности, безусловно достойную небольших инвестиций. Кир не просто разрешил иудеям вернуться в поросшие сорняками развалины их домов – он даже выделил средства на восстановление Иерусалимского храма. На все это изгнанники отреагировали с неподдельным энтузиазмом и благодарностью. Вавилон в представлении Иезекииля – не более чем орудие Яхве, этого высокомерного и хвастливого бога иудеев, а вот пророк, писавший под именем Исаия, восхвалял персидского царя: «Так говорит Господь Помазаннику Своему, Киру: Я держу тебя за правую руку, чтобы покорить тебе народы, и сниму поясы с чресл Царей, чтобы отворялись для тебя двери и ворота не затворялись; Я пойду пред тобою и горы уровняю, медные двери сокрушу и запоры железные сломаю, и отдам тебе хранимые во тьме сокровища и сокрытые богатства, дабы ты познал, что Я – Господь, Называющий тебя по имени, Бог Израилев!»[8]
Сам Кир, доведись ему когда-либо узнать об этой нескромной похвальбе, наверняка признал бы ее тем, чем она, по сути, и была: олицетворением триумфа его политики управления через местных «коллаборационистов». Терпимость персов по отношению к иноземцам и их своеобразным обычаям никоим образом не подразумевала уважения, однако эти завоеватели мира гениально играли на инстинктивном желании любого раба мнить себя любимцем господина и обращали это стремление к своей выгоде. Какой еще способ удовлетворить амбиции малозначимого народа наподобие иудеев, в конце концов, сравнится с фантазиями об «особых отношениях» с могущественным царем царей? Кир и его преемники осознали циничную, но стратегически важную истину: традиции, определяющие то или иное сообщество, наделяющие его чувством собственного достоинства и стремлением к независимости, можно также, если приложить определенные усилия, использовать на благо завоевателя, заставить через них это сообщество подчиниться. Этот принцип, широко применявшийся персами во многих провинциях империи, составлял, если коротко, основу их имперской философии. Ведь никакой правящий класс, как им нравилось думать, нельзя прельстить подчинением.
Из этого следовало, разумеется, что правящий класс в завоеванных землях должен оставаться у власти. По счастью, для режимов, бытовавших в большинстве стран Ближнего Востока, с их жречеством, их бюрократией и их прослойкой сверхбогатых людей, требовалось больше, нежели просто сменить повелителя, чтобы нарушить нормальное функционирование элиты. Даже в пределах империи, где гравитационное притяжение центра, естественно, слабее всего, часто наблюдался искренний восторг по отношению ко многим плодам Pax Persica. В Сардах, к примеру, бывшей столице Лидии, столь далекой от собственно Персии, что ее отделяли лишь несколько дней пути от «Горького моря», как персы называли Эгейское море, изначальное сопротивление не помешало коллаборационистам утвердить новый порядок. Лидийские чиновники исполнительно управляли провинциями для своих господ в столице, как если бы эти господа по-прежнему принадлежали к «туземной» царской династии. Их язык, их обычаи, их боги – все тщательно терпелось. Даже налоги, конечно весьма высокие, были установлены не настолько высоко, чтобы выжать царство досуха. А об одном лидийце, хозяине копий по имени Пифий, даже поговаривали, что богаче его во всей империи только Великий царь. Такие люди, для которых персидское владычество открывало беспрецедентные возможности, определенно не были заинтересованы в агитации за свободу.
