Трагическая ирония: к тому времени, когда роман «В поисках любви» вышел в свет, с лица земли исчезло практически все, что он символизировал. Погиб не только мир феодальных обязательств и единства со своей землей, но от самой семьи Митфорд мало что уцелело. Вымышленных Рэдлетов тоже постигли трагедии и перемена мест, но семья оставалась нерушимой, вечной, вопреки ходу времени. В реальности громокипящие идеологии 1930-х, безликие и равнодушные к личному счастью человека, оставили Митфордов сокрушенными и павшими духом.
Нэнси обрела творческую радость, сочиняя «В поисках любви», но это был также акт искупления — дорогой ценой. Она прославляла безвозвратно утраченное — свое прошлое и прошлое своего сословия. И ей удалось вызвать читательский отклик, который не смолкает до сих пор.
После войны, хотя к власти и пришло в 1945 году правительство лейбористов (за которое голосовала и сама Нэнси), люди все еще ностальгически вспоминали то, чем обладали Рэдлеты, — легкость, уверенность и неспешность, шарм, благодаря которому жизнь казалась не столь жесткой и жестокой, а главное — укорененность в Англии. Конечно, людям нравилось читать об этом. Как и опубликованное в том же 1945 году «Возвращение в Брайдсхед», книга Нэнси Митфорд имела мгновенный, ошеломляющий успех. В первый же год разошлось 200 000 экземпляров, ко времени смерти Нэнси (1973 год) было продано свыше миллиона книг, и даже сейчас, когда высшие классы превратились в единственное меньшинство, над которым можно насмехаться без ущерба для политкорректности, эта книга все так же популярна. Не менее популярно и не менее обаятельно ее продолжение, «Любовь в холодном климате» (1949 год), в котором Рэдлеты оттеснены на второй план. Нэнси Митфорд — несомненный талант, пусть и не из высшей лиги, но она умела то, что оставалось недоступно другим. Она строила повествование так, чтобы воплотить самую суть описываемого и даже стать ею. Со временем она превратилась в улыбчивого привратника при особом образе Англии (не Великобритании), и этот образ привлекает не только своим смыслом, но и тем, как он подается. Нэнси писала о высшем классе не так, как ее друг Ивлин Во (с почтительной серьезностью, слегка прикрытой шуточками), — она относилась к аристократам как к самым обычным людям (кем они для нее и были). При этом она не окарикатуривает и комических своих персонажей, ко всем относится доброжелательно и с пониманием. Но юмор, пронизывающий ее существо до мозга костей, помог Нэнси ясно видеть себя и свой класс и смеяться над собой — даже над своим кредо.
Она изображает аристократию легкими штрихами, не стесняясь, и сама воплощает почти детское бесстрашие высших классов, отказ набрасывать покров смущения и осторожности на слова и поступки. Взять хотя бы реакцию Линды Рэдлет на собственную новорожденную дочь. «Милосерднее будет не смотреть», предупреждает она кузину Фанни, и кузина тоже с ужасом глядит на «вопящий апельсин» в пеленках. Вполне естественная реакция для многих, кого вынуждают сюсюкать над колыбелью, но далеко не всякий решится дать ей волю, а те, кто позволяет себе выражать подобные чувства вслух, чаще всего этим бравируют. Нэнси не такова. Она пишет самые возмутительные вещи с той же вежливой, женственной точностью, что и любые другие. Линда, отправляясь на поезде в Испанию, признается кузине, что боится путешествовать одна. «Едва ли ты останешься в одиночестве, — подбадривает ее Фанни. — Иностранцы весьма склонны к насилию, как я слышала». — «Это бы неплохо…»
В романе «Любовь в холодном климате» на свет появляется еще один ребенок, у красавицы Полли и ее отвратительного мужа. «Стоило младенцу глянуть на своего отца, как рассказывали Рэдлеты, и он тут же скапутился». Мы смеемся в этом месте, и смех отчасти вызван шоком, но сама Нэнси не собирается никого шокировать, и ее ничто не шокировало. Безупречные манеры сочетаются в ней с полным пренебрежением к приличиям, и более всего приличия подрывает ее отказ от серьезности. Приехав в Перпиньян помогать беженцам из Испании (этот тяжелый и грустный труд она выполняла заботливо и эффективно), Нэнси не удержалась от шуточки: ждите, скоро и Юнити подоспеет. Ничего столь возмутительного в ее романы не проникало. Они все же не истина в чистом виде, а истина, превращенная в товар.
Особое свойство текстов Нэнси, их митфордианское качество заключается как раз в этой прямодушной легкости. Эта черта присуща всем сестрам, до некоторой степени и отцу семейства. Они оттачивали прямоту друг на друге, а порой апеллировали к галерке, как Джессика в «Достопочтенных и мятежниках», но это и был естественный для них язык. Прекрасный пример — Диана. Ее вместе с Мосли подвергли аресту по подозрению в симпатии к врагу, и три года в Холлоуэе она переносила ужасные условия и нравственные страдания. Тем не менее, как она говорила мужу, «просыпаясь утром в одиночестве, по крайней мере чувствуешь себя единственной». Эта шутка, рожденная страданием, легкость, свидетельствующая о неукротимом духе, а в первую очередь, полная естественность (Диана не пыталась изображать из себя шутницу, она говорила то, что думала) — безусловно митфордианские. Такова и вся их система семейных прозвищ, ставшая общим достоянием — Туддер (Том‹10›), Торт (Королева-мать‹11›), Бутсы (Сирил Конноли‹12›), Джоан Гловер (фон Риббентроп‹13›) и Декольте (президент Кеннеди‹14›), — до такой степени общеизвестная, что грозит превратиться в нудятину (наскучить), но сами шутники в этом не виноваты. В романах Нэнси слегка откорректировала эти шутки, но главный голос в них — ее собственный‹15›, митфордианский, то есть мы слышим особую, прямую, с широко раскрытыми глазами, полную игры воображения речь, невыносимую для одних, неотразимую для других, но всегда неподражаемую. Удивительное сочетание детскости и аристократичности. Порой эта речь чересчур экспрессивна («Неча спорить!», «О, ты так добра, сама доброта!», «Она дииивная»), но долговечность ей придает ее проницательность, умение попасть прямо в яблочко. «Знаешь, быть консерватором намного спокойнее, — говорит Линда Рэдлет, ушедшая к коммунистам. — Правда, понимаешь, что это вовсе не хорошо. Но этому отводятся определенные часы — и все».
А уж быть тем, к кому обращена митфордианская речь, — чистейшее наслаждение. «Да ведь вы умница!» — похвалила меня Дебора, стоило мне всего лишь припомнить кличку одной из скаковых лошадей ее мужа. «Мисс Томпсон и умна, и мила», — рекомендовала меня Диана пожилому джентльмену, присоединившемуся к нам в Париже за чаем. Меня они покорили, но это случалось с каждым, кому довелось познакомиться с ними (у Дианы и Карл Маркс ел бы с рук). Их манера говорить была лишь внешним выражением их шарма, и в том-то вся суть: сколько ни анализируй, сколько ни разбирай на компоненты феномен «девочек Митфорд» — ушестеренное влияние, происхождение и воспитание, эпоху, умение подать себя, силу духа, юмор, — всегда остается главный, всепроникающий элемент обаяния. И этим они тоже могли довести до исступления, но загадка их очарования неуничтожима.
