I
— Олег Иваныч! Перелом черепа привезли! — В дверь ординаторской просунулась мордочка Вали-санитарки.
— Иду, иду! — Олег Иванович поднялся из-за стола. — Вот видите, коллеги, восемь утра, а кому-то череп уже проломили. На то оно и травматологическое отделение. — Олег Иванович авансом называет нас, практикантов, коллегами.
Утренняя пятиминутка, на которой обсуждалось все, что приключилось в отделении травмы за сутки, закончилась. Медсестры, дежурившие ночью, поспешили в раздевалку — сменить «боевые» халаты на штатское платье — и скорее на отсып, домой, а дневная смена разбрелась по своим местам. Мы выходим вслед за Олегом Ивановичем.
— Походи́те по палатам, посмотри́те на больных. А сейчас извините: к переломанному черепу спешу, — договаривает он уже на повороте к смотровому кабинету. Нас, значит, брать с собой не хочет.
Я здесь первый день, а Борька, наоборот, заканчивает свою травматологическую практику.
— Подумаешь, — говорит он, — я тебе, Санёк, сам черепников этих покажу. Пошли на мужскую половину. Банально, конечно, но для первого раза тебе и этого хватит.
Мы вошли в первую от края — пятьдесят пятую. В этой небольшой, на четыре койки, палате оказалось трое больных, четвертого только что выписали. На первой койке лежал больной, укрытый до самой шеи тремя одеялами. Голова забинтована, вокруг закрытых глаз — багрово-синие круги кровоподтеков, «очки», один из признаков перелома че́репа. Черепа́ ломают у нас в городе, как я понял, часто, несколько палат стабильно занимали «очкарики», и ряды их активно пополнялись.
Больной трясся в страшном ознобе, так что все три одеяла на нем тряслись и подпрыгивали. Около него стоял «брат по несчастью», владелец второй койки, он подтыкал одеяло и бодряще поокивал: «Ничо-о-о, согреешься! Меня ишшо не так потрясывало!» Голова его была также перевязана, но «очочки» поуменьшились и имели вокруг одного глаза желтовато-лимонный цвет, а вокруг второго — бледно-голубой.
Третий, белобрысый верзила, свободный от всяких повязок на голове, сидел, свесив ноги с кровати, и жевал курицу, вытаскивая куски из стеклянной банки.
— Боря! — разулыбался он, во всю работая челюстями. — Новенького медбрата привел! Вот, — он поднял вверх куриную ножку, — соотечественницу Мопассана поедаю. Французская курица. Могу угостить! Мне сегодня на выписку. Так что обедать уже дома буду!
— Завтрачек-то у вас, Леонид, так, легонький совсем, — ответил Борька, — интеллигентный вы человек!
— Ишшо завтракает, а уж про обед думает, чем брюхон набить! — проворчал сосед со второй койки. — Что за человек такой!
Мы с Борькой вышли в коридор.
— Да что ты мне говоришь, ёлы-палы! — доносился запальчивый молодой голос из следующей палаты.
— Знаю — вот и говорю. Я в этом цеху семнадцать лет работаю, — спокойно отвечал ему второй.
— Ну что, Боря, заходим в пятьдесят шестую?
— Нет, не могу больше видеть, как соотечественниц Мопассана поедают, — поморщился Борька.
Мимо пронеслась операционная сестра. Из перевязочной гуськом выбежали сестры, и только Олег Иванович, завершавший этот исход, шел быстро, строго и сосредоточенно. На нас он даже не взглянул. К медсестринскому столику подбежала палатная сестра Тамара Сергеевна.
— Что это сестры сами не свои бегают? — спросил Борька, присаживаясь на стул. — Комиссия, что ли, какая?
— Да уж лучше бы комиссия, — расстроенно покачала головой Тамара Сергееевна. Она бросила на стол новую историю болезни. — Девушку с завода привезли. В станок затянуло. — Тамара Сергеевна понизила голос. — Всю изуродовало: и позвоночник, и таз, и ноги, и руки, — всю переломало. Да еще скальпированная рана черепа.
— Умерла? — спросил я машинально, читая историю болезни: «Крылова Александра Александровна. 19 лет…»
— Жива пока, но в сознание, видимо, не придет. — Тамара с досадой вздохнула. — На свадьбу к подружке вечером ехать собралась. Накрутила бигуди. Вот бигуди-то ее и затянули. Волосы густые, длинные — до пят, наверное, были.
Александра… Старше нас на два года. Но впечатление такое, будто мы из разных эпох. Она переехала в наш солнечный город с Севера, второй год работала на заводе, среди взрослых серьезных людей, была одной из лучших в профессии (в карте было отмечено: «передовик производства»). А я… а мы с Борисом просто поступившие в медучилище школьники, сидим посреди девичьего царства: в группе двадцать пять человек, а нас, пацанов, всего двое. И ничего не меняется, кроме названия предметов: анатомия, терапия, фармакология, латынь…
— В предоперационной были? — спросил Боря медсестру.
— Была. Готовятся. Скальп пришивать будут. Да только без пользы все это. Давление не определяется, пульс не прощупывается, дышит едва-едва.
— А кто оперировать будет?
— Олег Иванович. Петр Федорович ассистентом.
Я направился к операционному блоку.
— Куда ты, Саня?
— Олег Иванович обещал взять нас на самую интересную операцию.
— Я пас. Не хочу на скальп смотреть. Мне это не пригодится.
— Да пошли, откуда ты знаешь, что тебе пригодится!
Я направился к Олегу Ивановичу, Борька последовал за мной. Но мы получили отказ. Мягкий, но в твердой форме.
— Нет, ребята, — ласково сказал Олег Иванович, — слишком уж тяжелый случай. Чем меньше народу, тем лучше. А вы понаблюдайте в предоперационной. Тоже любопытно.
Больная была уже в операционной, так что нам не удалось на нее взглянуть. В предоперационной шла быстрая подготовка к операции.
— Лена, скальп побрили? — спросил Олег Иванович, быстро обрабатывая руки спиртом.
— Да, — ответила молоденькая, только что после института хирургиня Елена Густавовна, преданно глядя на своего обожаемого шефа.
