Книга Хочешь жить, Викентий? - Нина Орлова-Маркграф

Помню, как в детстве мы с Борькой (Борис Горбылевский — мой лучший друг) искали золото. Ну, это еще когда совсем пацанами были. Одно лето полностью проторчали в овраге, которым заканчивалась наша улочка. Ручей вытекал из-под почти отвесной стены оврага, пересекая все его дно. Мы скатывались с нее вниз на скоростях: больше никак нельзя было спуститься. Пораненные камнями, покорябанные корнями и ветками колючего кустарника, принимались мы за работу и в поисках золотой жилы промыли, наверно, тонну песка.

Потом, став постарше, мы решили стать капитанами, ходить в кругосветку, лишь иногда приезжая в наш городок в капитанской форме. Нам было уже по девять лет, и мы перебазировались на Волгу, вернее, на залив, где, как по заказу, недалеко от берега стояла большая, практически целехонькая баржа.

На берегу, в воде и на барже прошли лучшие годы нашего детства. От них остались воспоминания и бортовой журнал двух капитанов — Александра Грибова и Бориса Горбылевского.

А когда мы стали взрослыми (это случилось в прошлом году и совершенно для меня внезапно), то поступили в медучилище — учиться на зубных техников. У Борьки и отец зубной техник. «Хорошая профессия, не бедственная, и ехать никуда не надо, по общежитиям мыкаться, будешь учиться здесь, на глазах», — сказал он Борьке. И Борька не возражал, а мне ж куда без друга, вот и поступили вместе.

Почти два года мы с Борей посещаем училище, до конца еще столько же веселеньких дней, заполненных изучением муляжей и костей, походами на операции, в зубной кабинет и морг.

Иногда на меня нападает отчаяние.

— Боря! — говорю я горестно. — Боря, ёж-колобок! Мы же мечтали быть золотоискателями, капитанами, найти свое Эльдорадо, а будем зубными техниками… Рвем отсюда когти, пока не поздно!

Но Боря никогда не меняет своих решений: он не знает сомнений. Он смотрит решительно и деловито, он знает все на десять лет вперед, с ним все кажется простым и ясным, как дважды два, он — вот такой мужик! И я успокаиваюсь и опять согласен таскаться за компанию с ним в это — пропади оно пропадом! — училище, раз уж ему загорелось стать зубником.

— Наше золото от нас не уйдет, — каждый раз утешает он меня, расставляя на доске старенькие шахматы или, как сегодня, когда мы сидим у меня и готовимся к завтрашнему зачету, делая крепкими, плечистыми буквами краткие выписки из учебника. — Только мы не будем такими дураками, как были в детстве. Помнишь, как песок в ручье промывали?

Мы дружно смеемся.

— Слушай, Шурик, — говорит Боря, переписывая из учебника таблицу состава крови, — ты все еще влюблен в Люду Потёмкину?

— Нужна она мне! — пожимаю плечами я. — А ты?

— Пожалуй… — задумчиво отвечает Боря. — Ты знаешь, у нее, оказывается, семья такая интересная: мама глазник, а отец заведует урологией.

— У тебя что, камни в почках или бельмо на глазу, что тебе это интересно?

— Да нет, Шурик, я здоров… — вздыхает Боря, захлопывая учебник. — Я завтра ее в кино собираюсь пригласить…

— Хоть сто раз! — отмахиваюсь я. — Подумать только, что из-за этой цацы мы с тобой чуть врагами не сделались!

— Ну, я пошел, — говорит он и исчезает за дверью.

На следующее занудное мартовское утро я опаздываю на занятия. Бегу бегом мимо бани, базара, зеленой от пят до маковки церквушки на улице Буденного, пролезаю через заборную дыру в Парк Культуры и вижу впереди, на аллее, сердитую фигуру Бори.

— Горбыль, подожди! — кричу я.

Но Боря не останавливается: он терпеть не может опаздывать. Я догоняю его только у нашего первого корпуса.