Надо полагать, что диагноз Обри не улучшил отношения Винсента и Элен – в ее семье сразу вспомнили, что его отец умер от этой болезни. Врач, сомневавшийся в пользе лондонской жизни для Обри, предложил отправить его за город. Мальчика решили отдать в Хэмилтон-лодж, небольшую подготовительную школу-пансион недалеко от Брайтона. Элен была знакома с мисс Барнетт, которая управляла этим учебным заведением вместе со своей тетей, мисс Уайз.
Неизвестно, кто оплачивал содержание Обри, но к 1879 году Бердслеи оказались в жалкой роли бедных родственников – получателей хитроумно замаскированной милостыни от родителей, дядюшек, тетушек и даже друзей семьи. К ним проявила интерес леди Генриетта Пэлем, пожилая незамужняя сестра графа Чичестера – одного из самых видных аристократов Западного Сассекса. Она встречалась с Элен и Винсентом в Брайтоне и поддерживала с ними связь в Лондоне, где имела дом на Честер-сквер. В пансионе леди Пэлем оплачивала музыкальные уроки Обри [19].
Перенесшийся из одинокой лондонской жизни в шумную компанию сверстников среди сассекских холмов, Обри быстро окреп. Тревога, что его будут дразнить, оказалась необоснованной. Судя по его письмам домой, в Хэмилтон-лодж его все радовало. Обри не тосковал по родным, хотя подозрение в том, что это могло быть вызвано скукой его домашней жизни, опровергается тоном и содержанием писем: он часто спрашивал, как поживают не только мать и сестра, но и отец. То обстоятельство, что Винсент сохранял свое место в центре семейной жизни, доказывают книжная закладка со словом «любовь», которую Обри послал ему («потому что я люблю тебя», – объяснил мальчик в сопроводительной записке) и открытка на День святого Валентина, которую Винсент отправил сыну.
В пансионе насчитывалось около 25 учеников в возрасте от 7 до 12 лет, а школьный режим был щадящим. Занятия не занимали много времени. Единственные книги, о которых упоминает Обри, – это «Путешествия» капитана Кука и сочинение об английских и французских кораблях, которое читала детям мисс Уайз. Зато было много увлекательных экскурсий – на местную «выставку» (облагороженный базар), в парк Дэнни, в особняк Елизаветинской эпохи, на Уолстонбери-хилл, в расположенный неподалеку китайский сад и в Брайтон. Еще мальчика очень радовали походы в цирк. Хотя учителя знали о слабом здоровье Обри Бердслея, никаких упоминаний о его болезнях не сохранилось. Он активно занимался школьными делами, в том числе «строевой ходьбой» на лужайке, ежедневно гулял со школьной собакой по кличке Фидо и участвовал в экскурсиях. Ничто не отличало его от остальных учеников.
С игрой на фортепиано дело обстояло сложнее. Несмотря на заявления Элен о необыкновенной любви сына к музыке, Обри признавался, что своим медленным прогрессом на этом направлении доводил учительницу мисс Барнетт почти до белого каления. Ощущая постоянную поддержку (если не сказать, давление) из дома, он улучшил свои навыки и к концу первого класса собирался принять участие в школьном концерте, посвященном окончанию учебного года.
Если судить по его письмам, Обри был активным, но ничем не выдающимся семилетним мальчиком. Его интересы – пирожные, дрессированные слоны, фейерверки, морские приключения, карманные деньги и состояние собственного игрушечного паровоза – вполне традиционны, за исключением некоторой дымки эстетической и драматической чувствительности, появившейся уже тогда. Элен описывала характер сына в детстве как мягкий, нежный и немного капризный, и эти черты присутствуют в его заботливых вопросах о сестре и восхищении слонами в цирке. Впрочем, Элен отметила и более резкие нотки, увидев в сыне собственное тщеславие и желание производить впечатление в любой компании, в которой он оказывался.
В школе эти качества приводили к определенным противоречиям: то, что производило впечатление на учителей и родителей, часто вызывало негативные эмоции у его одноклассников. Обри хотел сиять на обоих небосклонах. Его энергичное участие в жизни школы обеспечивало одобрение учителей, но он также старался заработать хорошую репутацию у сверстников, демонстрируя свое озорство и стоицизм (когда мисс Барнетт была вынуждена наказать его за какой-то проступок, Обри приложил все силы к тому, чтобы не заплакать).
С раннего возраста Обри усвоил неоднозначное отношение к тем, кто облечен какой-либо властью. Он признавал чужой авторитет и часто искал одобрения у старших, но в то же время ему доставляло удовольствие досаждать им и даже высмеивать их. В детстве Обри неоднократно наказывали за своевольные шалости – не только учителя, но и родители, а некоторые друзья семьи, с радостью приглашавшие куда-либо Мэйбл, отказывались звать ее брата, потому что от него одни неприятности. Когда ему этого хотелось, Обри знал, как произвести впечатление на взрослых и порадовать их. Впрочем, выбор средств для этого у него пока был сильно ограничен. Любое проявление эксцентричного характера скорее являлось наигранным, чем реальным, и осуществлялось при попустительстве, если не молчаливом согласии или даже прямом участии матери. К примеру, узнав о концерте, она прислала Обри сонату для фортепиано, в то время как мисс Барнетт предложила ему несложный музыкальный фрагмент [20].
В Хэмилтон-лодж Обри начал проявлять интерес к рисованию. Сначала мальчик пытался копировать соборы, но потом обратился к своему воображению и создал произведение, любопытным образом предвосхитившее многие важные темы его работ, сделанных впоследствии. Одним из первых успехов на этом поприще стала картина под названием «Карнавал» – длинная процессия гротескных фигур, которую Бердслей подарил своему деду.
В Хэмилтон-лодж Обри пробыл недолго – всего четыре года. Возможно, за жизнерадостным тоном писем и частыми заверениями в полном благополучии скрывалось ухудшение здоровья, а может быть, плата за обучение стала обременительной для того, кто ее вносил… Так или иначе, Элен, по ее словам, была вынуждена вернуть сына домой. В 1880 году семья жила в Пимлико, в доме № 57 на Денби-стрит[5]. Из этого района они так и не смогли никогда уехать [21].
Пимлико – невзрачный район Лондона – расположен между двумя совсем другими мирами: величественным Вестминстером и живописным Челси. В 80-е годы XIX столетия его не отличали ни историческая атмосфера, ни блеск новизны, свойственные Пимлико сегодня. Район был застроен в середине века Томасом Кьюбиттом, выбравшим пустоши вокруг Темзы как будущий жилой пригород для среднего класса. Это своеобразный противовес его более раннему аристократическому кварталу – Белгравии.
Если Белгравия архитектурно разнообразна, то Пимлико был спланирован предельно просто. По утомительно длинным улицам здесь с жутковатым однообразием тянутся оштукатуренные фасады. Дома, в основном четырех– или пятиэтажные, закрывают любой вид на город или на реку, что способствует созданию замкнутого пространства и какой-то недоброй атмосферы. Кроме того, замысел Кьюбитта оказался лишь отчасти успешным. В 70-е годы район мог похвастаться несколькими респектабельными кварталами и даже скромными площадями с рядами деревьев, но длинные шеренги сомкнутых домов с одинаковыми фасадами указывали на то, что Пимлико стал вотчиной меблированных квартир [22].
