Очаровательная Рози незадолго до помолвки, Треарддур Бей, 1955.
В 1945 году, когда война закончилась, солдаты отправились по домам, оставив после себя настоящую разруху. Полы были безнадежно испорчены, зеркала разбиты, стены в пробоинах. Долгое время мои родители пытались достучаться до армейского начальства, чтобы те возместили ущерб. Наконец это произошло – компенсацию выплатили, но по довоенным расценкам, что составляло лишь малую часть реальной стоимости ремонта.
Мы привели отель в относительный порядок и снова открыли двери для гостей. Жизнь в деревне постепенно вернулась в прежнее русло. Мы все так же покупали газеты в супермаркете. Я продолжала откладывать карманные деньги на счет в сберкассе почтового отделения, где заодно пополняла запасы любимых сладостей – мятных конфет, леденцов и сладкой шипучки. Продукты мы покупали в магазине мисс Джоунс – все таком же тесном и темном. Зато здесь можно было найти все, что душе угодно: от пластырей до яиц, от варенья до липкой бумаги для ловли мух. Сама мисс Джоунс была такой крохотной, что ей приходилось вставать на ящик за прилавком, чтобы обслуживать покупателей.
Я надеялась, что теперь у нас будет так же тихо и уютно, как прежде. Но внезапно до меня дошло, что если раньше мы жили довольно богато – сестра держала пони, у матери было много красивых украшений, а отец ездил на роскошном французском автомобиле «Делаж» (который на время войны пришлось отправить в гараж, поскольку бензин выдавали по карточкам), – то сейчас мы больше напоминали бедняков. Например, до войны у нас была небольшая видеокамера – думаю, по тем временам недешевая вещь, – и я помню, как сестру в детстве снимали на зернистую пленку. Фильмов о моем детстве уже не было. Могу только догадываться, что видеокамера была продана, чтобы оплатить срочный ремонт или долги.
После тяжелой второй беременности – а мы с Рози появились на свет в результате кесарева сечения – доктор категорически запретил маме рожать. В те времена контрацепции еще не существовало, так что отец просто удалился из супружеской спальни. Правда, к тому времени родители и так спали на разных кроватях. Мы с сестрой делили одну комнату на двоих, потому что я боялась темноты (и до сих пор боюсь). Однако Рози была уже достаточно взрослой и заслуживала отдельной комнаты, поэтому отец поселился вместе со мной.
Из-за отсутствия сексуальной близости родители стали потихоньку отдаляться друг от друга, но тогда я этого не замечала. Я просто была счастлива, что по вечерам отец в моем полном распоряжении. Перед сном он щекотал мне руку и рассказывал всякие истории, пока я не засыпала. Странно, как мало я помню об отце – за исключением того, что обожала его. С годами он становился все более печальным и замкнутым. Зимой он часами просиживал у небольшого электрического камина в нашей комнате. У него развился ужасный кашель от сигарет без фильтра Player’s Navy Cut – отец курил их одну за другой. Он стал завсегдатаем букмекерской конторы и спускал большие деньги на скачках. Проигрывая, он закладывал ювелирные украшения, которые когда-то дарил моей матери, надеясь потом сорвать куш и выкупить их.
Однажды в начале осени – мне тогда было одиннадцать лет – я зашла в ванную комнату и нашла отца на полу в полубессознательном состоянии. Я бросилась к маме, и его увезли в больницу. Папе делали анализ за анализом, но через четыре месяца – в канун Нового, 1953 года – он умер от рака легких.
Когда он вышел из больницы после первого приступа, то сказал, что врачи сами не знают, в чем дело. Думаю, они просто скрывали от него правду. Я не сомневалась, что мама знает о его болезни. Мы с ней поменялись комнатами, чтобы она могла ухаживать за папой. С каждым днем он становился все слабее, худел и уже едва мог говорить. Мама понемногу поила его виски, которое придавало ему сил. В последние недели она наконец сказала мне, что отец безнадежен.
Тетя Мэй, которая жила у нас какое-то время, пришла сказать нам с Рози, что отец умер. Рози бросилась в свою спальню, а я застыла в коридоре. Мама стояла у постели отца и плакала. Когда до Рози дошло, что отца больше нет, она начала трясти его, пытаясь вернуть к жизни. Она была в отчаянии и билась в истерике. Я видела, как мама старалась успокоить сестру, а тетя Мэй все пыталась вывести ее за дверь.
Я больше никогда не заходила в ту комнату. Она так и пустовала после смерти отца. Лишь изредка я приближалась к двери и с трудом заставляла себя переступить темный порог – но всякий раз убегала, и мое сердце билось в страхе перед неизвестным.
Я не была на похоронах. Так решила мама: она сказала, что я слишком мала. В тот день я бродила по голым полям и оплакивала отца, еще толком не понимая, что значит смерть, но все равно хотела хоть как-то участвовать в происходящем. Я так и гуляла одна, пока родственники и друзья не вернулись домой на поминальное чаепитие.
Мой отец стал первым, кого похоронили на семейном участке церковного кладбища по соседству с женской католической школой, которую я посещала. Там было достаточно места для него, моей матери, сестры и меня. Но потом умерла тетя и заняла мое место. Оглядываясь назад, могу сказать, что я ничуть не в обиде. В любом случае, я бы предпочла, чтобы меня кремировали.
Моими первыми книгами стали детские комиксы, которые уносили меня в мир веселых приключений. Конечно, у нас были книги, но я редко заглядывала в них, предпочитая традиционные британские еженедельники Beano и Dandy или новый глянцевый журнал Girl, который, разумеется, был куда более девичьим, чем все остальные, и долгое время оставался моим фаворитом – пока я не доросла до модных журналов вроде Vogue.
Когда я была совсем маленькой, сестра читала мне детскую классику – «Винни-Пуха», «Алису в Стране чудес» и многое другое. Спустя годы великая сказка Льюиса Кэрролла вдохновила меня на создание одной из самых любимых фотосессий. Но больше всего мне нравились истории про Орландо, Мармеладного кота. Это была серия красивых книжек с картинками Кэтлин Хейл про Орландо и его жену, кошку Грейс, у которых были трое котят – Пэнси, Бланш и Тинкл. Я лучше воспринимала эти истории визуально, а не на слух.
В основном нашими постояльцами были семьи, которые приезжали из года в год. А еще был мистер Ведж. Я дала ему прозвище Креветка, потому что он любил брать меня с собой на ловлю креветок. Он постоянно останавливался в отеле, был очень добропорядочным человеком, курил трубку и напоминал банкира. Помню его закатанные до колен брюки и жилетку, в которых он ходил на рыбалку. Он был намного старше меня – возможно, ему было лет сорок или больше. Мне же тогда едва исполнилось тринадцать, и, конечно, мне он казался древним, как Санта-Клаус. Однажды он пришел и признался маме в том, что безумно влюблен в меня, сказал, что готов ждать, пока я вырасту, чтобы на мне жениться. Мама была в ужасе. Она рвала и метала, а потом попросту выставила его вон.
У нас так и не появился телевизор, но раз в год, когда мы гостили у родственников в Чешире, нам разрешали кататься на их пони и смотреть ТВ. И все-таки больше всего меня завораживало кино. Раз в неделю мне, уже подростку, было позволено посещать утренние сеансы в местном кинотеатре. Каждую субботу, застелив кровати, перемыв посуду и покончив с другими обязанностями по дому, я отправлялась в путь. Сперва я целую милю шла вдоль берега, сторонясь холодных морских брызг, а потом ехала на автобусе в Холихед, мимо пустырей с заброшенными автостоянками.
