Государство
Один из ключевых вопросов российской истории – роль в ней государства. Было оно сильным или слабым? Могло ли оно осуществлять всю полноту власти и контролировать границу, разделяющую его граждан и иностранцев, или его зачастую весьма далеко идущие претензии на контроль служили на деле признаком относительной слабости? Были его границы непоколебимыми или проницаемыми? Это – важные вопросы, являющиеся камнем преткновения при обсуждении границ и гражданства любой страны. Ответы на них неоднозначны и возникают в результате тщательного анализа как целей государственной политики, так и действующих реальных практик (в той мере, в какой они доступны исследователю). Делая предварительное обобщение, могу сказать, что гражданство и контроль над границей значили больше и были много эффективнее, чем думало большинство исследователей. Но, хотя тенденция последних лет подчеркивать неумолимую экспансию государства, стремящегося ко все более жесткому включению индивидов в его сети знания и контроля, позволяет хорошо описывать намерения властей, она может заставить упустить из виду пропасть между намерениями и результатами[13].
Великое множество разнообразных источников, изученных при подготовке данного исследования, помогает навести мосты через эту пропасть, хотя она все еще представляет собой устрашающее препятствие. Архивные документы министерств внутренних и иностранных дел, а также армии позволяют пойти дальше анализа законов и постановлений и в некоторых случаях увидеть непосредственную реальность. Красочные истории о подкупе, поддельных паспортах, организованных эмигрантами контрабандистских шайках и составленные для внутреннего пользования докладные записки (например, та, в которой 80 % случаев эмиграции были оценены как нелегальные и произошедшие без оформления надлежащих документов) подчеркивают, что невозможно понять историю гражданства, изучая одни лишь законы. Все это также предполагает, что государственный контроль над границей гражданства был далеко не абсолютным. С другой стороны, легко недооценить влияние законов, поскольку оно весьма часто измеряется от обратного: миллионы людей могли бы пересечь границу, натурализоваться или приобрести второе гражданство, будь законы иными. Невозможно оценить масштаб так и не состоявшихся миграции и иммиграции, но они имеют большое значение для того, что вкладывается в понятие гражданства.
Отвечая на вызовы, предъявленные Первой мировой войной, царское правительство отошло от принципа почвы и правила «Привлекай и удерживай», составлявших самую суть довоенной российской традиции гражданства. Оно запретило натурализацию, интернировало иностранцев – граждан враждебных государств, национализировало их имущество и с беспрецедентной настоятельностью придерживалось этнического критерия, когда речь заходила о политике гражданства. Февральская революция 1917 года провозгласила решительное изменение российского гражданства, отвергнув все различия прав и обязанностей разных групп граждан в зависимости от этнической принадлежности, вероисповедания и социального статуса. Однако (в значительной степени по причине продолжавшейся войны) воздействие этих перемен на границу гражданства было не столь полным, как могло показаться. Когда большевики захватили власть, они быстро ввели дифференциацию прав и обязанностей, на сей раз руководствуясь классовым критерием. Поначалу они открыли страну и упростили иммиграцию и натурализацию для заграничных рабочих. Но во время Гражданской войны контроль над иммиграцией, эмиграцией, натурализацией и денатурализацией постепенно централизовался и стал исключительно жестким. После того как в середине 1920-х годов он на краткое время был сравнительно ослаблен (при попытке поспособствовать иностранному участию в восстановлении советской экономики), в стране была начата полномасштабная, беспрецедентная попытка индустриализации с опорой на внутренние ресурсы. В условиях военной угрозы, автаркической индустриальной мобилизации и интенсивной кампании против утечки из страны твердой валюты и людей Сталин закрыл границы гражданства, невероятно усложнив иммиграцию, эмиграцию и денатурализацию.
* * *
Все страны определяют свои собственные традиции присвоения гражданства, на протяжении своей истории раз за разом совершая выбор во множестве ситуаций. В большинстве случаев сохранились ясные свидетельства о таких фактах совершения выбора, имеющие форму последовательной цепи юридических прецедентов, судебных постановлений и комментариев. Так, подробный анализ судебных прецедентов, связанных с натурализацией в Британии XVII столетия, является, что очевидно, частью истории американского гражданства, так же как положения Кодекса Наполеона – частью истории французского гражданства. В странах с непрерывной юридической историей, таким образом, можно проследить путь возникновения и эволюции определенных принципов и историю их влияния на современное законодательство и постановления в области гражданства.
В этом смысле Россия представляет собой проблему. Революции 1917 года провозгласили полную отмену всего дореволюционного юридического аппарата и начали отсчет с совершенно нового набора принципов и рабочих процедур. Разумеется, кое-где продолжали практиковать «бывшие» (например, Сергей Соломонович Кишкин и Всеволод Николаевич Дурденевский), принадлежавшие к старой адвокатской профессии, – эти люди были носителями юридических знаний и применяли их в новой, постреволюционной ситуации. Однако поразительным фактом является отсутствие преемственности, причем не только в основополагающих принципах, но и, что более важно, в практиках.
Это особенно очевидно в беспрецедентном повороте к изоляции, произошедшем в конце 1920-х годов. В данной книге утверждается, что он представлял собой не возвращение к дореформенной или средневековой изоляции России, но скорее решение, характерное именно для советского периода и означавшее решительный разрыв с российскими традициями. Если рассматривать советскую эру от Сталина до Горбачева в перспективе, этот поворот во многих смыслах оказывается полувековым отклонением от магистрального пути. В период с конца 1980-х годов и до сегодняшнего дня возникли новые проблемы и дилеммы. Их не так легко рассматривать в историческом контексте, поскольку они весьма отличаются от проблем советской эпохи. Но иногда самые яркие примеры преемственности и исторические параллели находятся не среди событий последних десятилетий. Если рассматривать досталинскую историю российского гражданства не как серию юридических прецедентов, а скорее с точки зрения антропологии, как национальную «традицию гражданства», нам будет легче заметить сходство прежних проблем и дилемм с теми, что встают перед Россией при решении ею вопросов гражданства в наше время. Итак, вступая в, казалось бы, весьма далекий от современности мир российского подданства столетней давности, мы, возможно, увидим в нем набросок сегодняшнего дня.
