В 1552 году Антуан участвовал в славном походе, обеспечившем Франции обладание важной крепостью Мец, после чего возвратился в Артуа, где его ждала Жанна. В том же году, в декабре, он отличился при взятии у имперцев крепости Эден, о чем незамедлительно сообщил в письме Жанне, находившейся в городе Ла-Флеш, в замке, недавно отстроенном ее свекровью. Супруга незамедлительно выехала навстречу ему в сопровождении небольшой свиты, и в середине марта 1553 года состоялась их встреча в Аббевиле, в особняке д’Альи, который любезно предоставила им Мария д’Альбре, графиня де Ретель. Там, как говорят, был зачат будущий король Генрих IV. По крайней мере, сам он так считал: в 1594 году он заявил мэру Аббевиля, что его зачали в этом городе. Правда, и город Ла-Флеш претендует на то, что именно ему была оказана столь высокая честь, однако без достаточных оснований: он лишь принимал у себя спустя несколько недель уже беременную Жанну.
В конце весны она известила отца о предстоящих очередных родах. Генрих д’Альбре, мечтавший о сыне-наследнике (сын был, да во младенчестве умер), никогда не испытывал нежных чувств к дочери, платившей ему той же монетой. Но теперь как будто что-то изменилось. Черствое сердце старика смягчилось, и он пригласил дочь в свою резиденцию Мон-де-Марсан, дабы там, в непосредственной близости от него, рожать. Жанна была не против. С некоторых пор она стала опасаться, как бы отец не умалил ее наследственные права. Поговаривали даже, что после кончины супруги Маргариты он намеревался снова вступить в брак, в котором могли появиться претенденты на наследство. И это помимо его «дам», которых он мог излишне щедро одарить в своем завещании. Жанна рассчитывала на то, что, родив отцу в его имении внука, она сможет расположить его к себе. Однако Антуан решительно воспротивился этому. Продолжавшиеся военные действия не позволили бы ему отлучиться на достаточно продолжительный срок, чтобы присутствовать при родах жены в Мон-де-Марсане, отстоявшем от линии фронта на слишком большом расстоянии. Вместо этого он предложил Жанне как место для родов Ла-Флеш или Вандом. Вполне вероятно, что при этом у него был тайный умысел: он хотел, чтобы ребенок появился на свет во владениях Бурбонов, а не Альбре. В порядке компенсации тестю он попросил, чтобы Жанна пригласила его в Вандом, где бы он мог с приятностью проводить время на любимой им соколиной охоте.
Но тут произошло событие, не только заставившее Антуана переменить свое решение, но и круто изменившее судьбу еще не родившегося младенца. 20 августа 1553 года при весьма необычных обстоятельствах скончался первенец Антуана и Жанны Генрих, герцог де Бомон. В свое время они, вечно проводившие свою жизнь в разъездах, передали его на попечение Эме де Лафайет де Силлери, бывшей компаньонке Маргариты Наваррской, которая вывела ее в своем «Гептамероне» под именем Лонгарины. Жанна, проводившая в ее компании печальные годы в Плесси-ле-Тур, тоже питала к ней самые добрые чувства. Однако эта старая дама имела одну причуду: она так маниакально боялась холода, что даже в летнюю жару куталась сама и велела слишком плотно пеленать ребенка. При этом двери и окна комнат всегда были наглухо закрыты, так что внутрь не проникало ни малейшее дуновение свежего ветра. В свое оправдание она говорила, что лучше потеть, чем дрожать от холода. Лично ей это, возможно, и помогало выжить, однако маленький герцог де Бомон задохнулся в своих пеленках.
Жанна была сражена известием о смерти первенца. В его гибели она винила себя. Антуан, как мог, утешал ее, говоря, что они еще молоды и Господь, отнявший у них одного ребенка, даст им дюжину других. Это был воистину кальвинистский стоицизм, коим сам Антуан никогда не отличался, но который вскоре станет главной чертой характера его супруги.
Старик д’Альбре, узнав о смерти внука, поначалу не на шутку рассердился на дочь, виня ее в небрежении материнским долгом. Наваррский двор погрузился в глубокий траур. Прежние печали Генриха д’Альбре усугубились новыми предчувствиями того, что Жанна не способна дать жизнеспособное потомство. Эти опасения не были столь уж беспочвенны, если учесть, что из пятерых детей Жанны и Антуана только двое дожили до зрелого возраста, причем один из мальчиков, Луи Шарль, граф де Марль, погиб по вине кормилицы при обстоятельствах еще более экстравагантных, чем те, что стоили жизни герцогу де Бомону, — настолько экстравагантных, что закрадывается подозрение, не выдумал ли это происшествие сам Андре Фавен, рассказавший о нем в своей опубликованной в 1612 году «Истории Наварры». По его версии, дело обстояло так: в один не слишком прекрасный день кормилица флиртовала с неким молодым шевалье, при этом они забавы ради перебрасывали из рук в руки через окно, из комнаты в сад и обратно, ребенка, точно мячик; кормилица, сплоховав, уронила питомца, повредив ему ребро, и, опасаясь наказания, скрыла это происшествие, когда же причина плохого самочувствия ребенка вскрылась, ему уже нельзя было помочь. Еще одним поводом усомниться в правдивости этой истории может служить тот факт, что среди исследователей нет единого мнения о времени рождения этого несчастного мальчика — до или после Генриха IV.
Впрочем, даже столь невероятное происшествие можно объяснить простотой царивших тогда нравов. И Генрих д’Альбре недолго сердился на дочь, решив во всем положиться на Божью волю. Он даже написал ей письмо, в котором уговаривал ее не предаваться горю, а подумать о новой жизни, зародившейся в ней. Однако это письмо, содержавшее туманную фразу, которую при желании можно было истолковать как намерение отца вступить ради продолжения рода в новый брак, не столько успокоило Жанну, сколько заставило ее поторопиться с отъездом в Наварру, дабы исполнить желание короля, чтобы новый потомок появился в пределах его владений. Надо было находиться поближе к нему, чтобы, подарив ему здорового внука, отвлечь его от ненужных мыслей.
Антуан уже не противился этому, осознав резонность опасений супруги. В сентябре он сообщил ей, что сможет на время удалиться от ратных дел. Они договорились встретиться в октябре в Компьене, чтобы оттуда вместе двинуться в юго-западном направлении. Эта встреча едва не оказалась последней в их жизни; произошла еще одна нелепая история, в правдивость которой можно верить и не верить. Хронисты тех времен любили для «оживляжа» пересыпать повествование анекдотическими случаями, как реально имевшими место, так и заведомо выдуманными. Потому-то нелегко отделить образ исторического Генриха IV от героя многочисленных исторических анекдотов. Встретившись с супругой в Компьене, Антуан с по-истине мальчишеским любопытством принялся обследовать имевшийся там арсенал оружия и нашел великолепный образец старинного аркебуза. Забавляясь с ним, словно мальчишка (эта черта характера сохранилась в нем до конца его дней и передалась сыну — будущему Генриху IV), он в шутку навел оружие на жену — и раздался выстрел; как известно, один раз стреляет и незаряженное ружье. Пуля прошла на волосок от перепуганной Жанны, едва не убив ее и еще не родившегося главного героя нашей книги. Верить этой истории или нет, но она глубоко символична в одном отношении: жизнь Генриха IV, который десятки раз сталкивался лицом к лицу со смертью, вплоть до роковой встречи с кинжалом Равальяка, едва не оборвалась еще до его рождения.
Благополучно пережив и это испытание судьбы, супруги вскоре уже были в Мон-де-Марсане, где встретились с Генрихом д’Альбре. В середине ноября они прибыли в По. Тогда-то король Наваррский и изложил Жанне, которой не терпелось увидеть пресловутое завещание, запертое на ключ в массивной золотой шкатулке, свои условия. Указав дочери на шкатулку и лежащую поверх нее длинную золотую цепочку, которой можно было бы раз тридцать обмотать ее шею, он сказал на беарнском наречии: «Она будет твоей, как только ты покажешь мне то, что носишь во чреве, а чтобы ты не преподнесла мне плаксу или угрюмца, я обещаю отдать тебе все, если во время родов будешь петь по-беарнски, и я буду присутствовать при появлении на свет потомка». Мы уже знаем, что все завершилось благополучно: на свет появился «настоящий беарнец» Генрих.
