Все это доставило ему со стороны некоторых ученых титул основателя нервной физиологии, что, впрочем, нельзя не считать преувеличением.
К этому же периоду относится начало его исследований над земным магнетизмом, над химическим составом воздуха и подземными газами.
Занятия Гумбольдта нередко прерывались более или менее продолжительными поездками. Так, в 1792 году он путешествовал в Баварию, Зальцбург и Галицию для изучения соляного дела. В 1794 году посетил для той же цели южную Пруссию и берега Вислы.
В следующем году отправился в верхнюю Италию – уже для собственного удовольствия, познакомился и вступил в сношения с Вольтою и анатомом Скарпою, а на обратном пути исследовал вместе с Фрейеслебеном Юру, Швейцарские и Савойские Альпы.
Так прошло несколько лет. Лабораторные и кабинетные занятия чередовались с экскурсиями и служебными делами. Эти ученые исследования доставили Гумбольдту почетное имя в науке. В 1793 году он был избран членом Леопольдино-Каролинской академии.
В жизни великих людей мы замечаем одну общую черту: основные задачи и направления их деятельности и отличительные свойства характера обнаруживаются очень рано, в самом начале пути,
В «Путешествии на корабле “Бигль”» Дарвина мы уже находим зародыш теории естественного отбора; в письмах Кювье – еще безвестного домашнего учителя – намечены великие реформы, произведенные им впоследствии, и т. д. То же самое повторяется и в жизни Гумбольдта.
На первый взгляд, в его занятиях царит полнейший хаос. Движение тычинок у Parnassia palustris, влияние хлора на прорастание семян, электричество животных – что общего между этими явлениями? Можно подумать, что ученый мечется от одного предмета к другому, руководствуясь только случаем.
Попалось одно – исследует, подвернулось другое – переходит к нему, без определенной идеи, без общей цели. На самом же деле все эти работы посвящены одному основному процессу – раздражимости, которая в то время сильно занимала физиологов. Исследовать условия и ход этого процесса, его различие и сходство в растительном и животном мире – вот задача, которой он посвятил ряд крупных и мелких исследований.
Таким образом, здесь уже проявилось стремление отыскивать общую основу разнороднейших с виду явлений, характеризующее всю последующую деятельность Гумбольдта.
В 1796 году он пишет: «Я имею в виду физику мира, но чем более чувствую ее необходимость, тем яснее вижу, как шатки еще основания для такого здания». «Физика мира» составила задачу всей остальной его жизни. Пока она рисуется ему лишь в смутных очертаниях, он отвлекается от нее побочными вопросами, он пробует силы во всевозможных областях науки; но раз зародившаяся мысль становится все яснее и яснее, и к концу этого периода он уже вполне определенно приступает к ее выполнению.
Характер ученого – проницательного, смелого, но в то же время осторожного в выводах и не терпящего туманных объяснений, которые ничего не объясняют, – также обнаруживается в этих первых работах. В «Афоризмах из химической физиологии растений» он еще стоит за «жизненную илу», действующую вопреки законам химии и физики; но уже в исследованиях об электричестве животных излагает вполне рациональный взгляд на жизнь, установившийся в науке только в 30—40-х годах нашего столетия.
Мы уже упомянули, что его воззрения на электрические явления в животных тканях подтвердились пятьдесят лет спустя в работах Дюбуа-Реймона. Можно бы привести еще несколько примеров таких почти пророческих обобщений; укажем одно: мнение о значении минеральных солей (считавшихся в то время случайной примесью в растениях) как необходимого составного элемента пищи растений. Только после работ Соссюра, Либиха и других мнение это утвердилось в науке.
Нечего и говорить, что его светлый ум сразу оценил значение великих открытий Пристли, Лавуазье и других, в то время признанных еще далеко не всеми учеными.
Эти примеры показывают нам проницательность ученого, опережающего свой век. Но он является в то же время осторожным и строгим исследователем: «Если есть что-либо прочное в науке, – пишет он, – так это факты. Теории – порождение мнения (opinion) и так же изменчивы, как оно». – «Я собираю факты и не доверяю своим собственным гипотезам». – «Будем наблюдать, собирать несомненные факты – только таким образом физические теории можно будет утвердить на прочных основаниях» – и т. д.
Наконец, стремление передать научные выводы в художественной, образной форме, плодом которого явились впоследствии «Картины природы» и «Космос», проявилось у него уже в этом первом периоде деятельности. В статье «О родосском гении» он пытается изложить свои воззрения на жизнь. Статья не вполне удачна: прекрасно написанное, но вычурное, аллегорическое – в духе того времени – изображение «жизненной силы».
Она была напечатана в 1795 году в журнале «Ноrеn» Шиллера. Впоследствии Гумбольдт перепечатал этот грех молодости в «Картинах природы», хотя, как мы только что упомянули, уже в сочинении о раздражимости мускулов отказался от этой таинственной силы. Во всяком случае, в этом юношеском произведении уже проглядывал будущий мастер слова.
«Мою биографию ищите в моих работах» – говорил сам Гумбольдт, и эти слова как нельзя более справедливы. Наука составляет все в жизни Гумбольдта; только в этой области он был активным деятелем, а ко всему остальному относился как зритель: с участием, с интересом, но стараясь по возможности отклонить от себя активную роль.
По своим убеждениям он был и оставался всю жизнь поклонником либеральных идей XVIII века, равно далеким от революционного и реакционного фанатизма. Молодость его совпала с Великой революцией, значение которой он охарактеризовал следующими словами: «Республиканские драгонады так же возмутительны, как и религиозные.
Но одно благодеяние – уничтожение феодальной системы и аристократических предрассудков – добыто и останется, хотя бы монархические учреждения распространились так же повсеместно, как теперь, по-видимому, распространяются республиканские» (1798 год).
В этом письме ярко проявились основные черты его политических воззрений: скептическое отношение к внешним формам общественной жизни, формам, которые могут меняться, как картинки в калейдоскопе, и глубокая вера в незримый, но неуклонный процесс развития человеческого духа…
Кажущееся торжество республиканских учреждений не пленяет его: он предвидит возможность победы учреждений совершенно противоположных – победы, тоже только кажущейся, ибо то, что раз выработано сознанием человечества, уже не может быть отнято у него.
Поставив своей задачей ученую деятельность, воздерживаясь от активной политической роли, он, однако, не мог вполне устраниться от политики. Связи его с лицами высшей администрации, среди которых его брат уже начинал играть видную роль, близость ко двору, к наследному принцу, лично знавшему и ценившему обоих Гумбольдтов, – все это нередко заставляло его принимать участие в делах государства.
