«Я тоже, – думает он. – Я тоже».
Трещина, что пролегла между ним и сестрой, гнетет сердце Дэнни. Он все старается и никак не может поудобнее устроиться в фургончике с реквизитом. Битый час барахтается на грани сна и бодрствования, но, несмотря на нечеловеческую усталость, так и не в силах заснуть. Почему мама бросила Син-Син? Почему не рассказала о ней? Здесь, в грузовичке, да еще в обществе Заморы, по идее, очень уютно – во времена постылой школы мальчик бы обеими руками ухватился за возможность тут переночевать, – однако сейчас ему не по себе. Мысли о Берлине все так же тикают где-то на задворках сознания, и, как ни старается он выбросить из головы Ла Локу, но перед глазами все стоит ее лицо – пустое и бессмысленное в тот миг, когда нож вонзился в нее, – и долгий полет в бездну.
Где-то вдалеке часы бьют два.
Плохо дело, ну совсем не заснуть. И пить хочется. Горло у него словно старый ковер – все время першит, с того самого момента, как он пришел в себя, подвешенный на горящем канате. В грузовике пить нечего, но в одном из других фургонов обычно хранится еда и запас воды в бутылках.
Замора полусидит-полулежит, привалившись к двери, и чуть похрапывает: снотворное и усталость сделали свое дело. Без своего извечного котелка он выглядит прямо-таки беззащитным. Лысина слабо поблескивает в тусклых лучах света, пробивающегося в люк у него над головой. Он беспокойно поворачивается во сне, веки у него подергиваются – похоже, сны ему снятся тревожные.
Дэнни как можно тише пробирается мимо, приоткрывает дверь и выскальзывает в ночь.
Из-за угла Саграды задувает холодный ветер, луна уже клонится к горизонту. «Я быстренько, – думает мальчик. – Ничего мне не сделается». С соседней улицы доносится звон бьющегося стекла и смех – но в остальном все тихо. Дэнни натягивает на голову капюшон куртки с эмблемой «Мистериума» и торопливо направляется вперед, мимо старого красного фургончика Дарко, грузовичка, где ночует Фрэнки, фургона Розы…
Син-Син сейчас там, у Розы. Спит ли – или, как Дэнни, никак не может заснуть? Только бы открытие, сделанное в парке Гуэля, не расшатало их дружбу! Ведь, по идее, оно должно лишь укрепить ее, правда?
Он почти уже добрался до грузовика с припасами, как внимание его привлекает нечто странное. Высокий детский голос – ровный и спокойный, еле слышный. Такой неразборчивый, что сперва Дэнни думает – ему просто почудилось. Но голос звучит снова, произносит какие-то короткие, обрывочные фразы, повторяя каждую дважды, словно диктует. Несколько секунд Дэнни слышит его вполне отчетливо – такое впечатление, словно маленький ребенок перечисляет непонятные числа:
– Vier… sieben… zwo… acht… acht. Vier sieben zwo acht acht. Neun… zwo… eins… sieben… drei. Neun zwo…[4]
Немецкий? Странное совпадение – ведь последние несколько часов он только и думает что о Берлине! Звук ровный и какой-то плоский, двухмерный: точно из громкоговорителя. Но Дэнни решительно не представляет, откуда этот голос доносится.
Мимо с воем проносится машина «Скорой помощи», а когда вой стихает, уже ничего не слышно – лишь шорох ветра. Если это и была запись, то какая-то странная. Может, урок иностранного языка…
Внезапно за спиной, громко и совсем близко, слышатся шаги. Дэнни подскакивает на месте и разворачивается. Воображение уже подсовывает ему образ Ла Локи, что, шатаясь, идет к нему. Из шеи сзади у нее торчит нож, но она каким-то чудом выжила – и по-прежнему преследует его.
Однако вместо Ла Локи он оказывается лицом к лицу со старшим из братьев-охранников. Тот нависает над ним, обшаривая глазами улицу справа и слева, как человек, привыкший высматривать источник опасности.
– Лучше сиди в фургоне, – шепчет он на ломаном английском. – Я видел какого-то chico…[5] человека… с той стороны от ворот. Стоит там, долго стоит. Я иду с ним поговорить, а он убегает. Быстро-быстро. Высокий, одежда черная. Наверное, просто бродяга, но… Замора говорит, надо осторожней, так что…
Дэнни бросает взгляд в ту сторону, куда тот указывает. Никого. Лишь бьется на ветру пластиковый пакет, подхваченный слабым порывом ветра. По спине мальчика пробегает дрожь.
– А голос ты слышал? Детский?
Охранник качает головой и показывает на проглядывающие сквозь копну кудрявых волос наушники:
– Музыку слушаю. Хорошая.
Отцепив один наушник, он протягивает его Дэнни. Пространство меж ними наполняется тихой пульсацией.
– Пойду-ка назад к Заморе, – говорит Дэнни.
Охранник кивает:
– Bona nit[6]. Не волнуйся. – Он похлопывает по оттопыривающемуся карману и поворачивается осмотреть темное пространство за перилами, по-прежнему придерживая рукой карман. Что там? Пистолет? С одной стороны, это успокаивает, с другой же – подчеркивает, что опасность грозит самая что ни на есть реальная.
Прихватив из грузовика воду, он торопится обратно к фургонам и безопасности, которую они сулят.
Когда он залезает в фургончик с реквизитом, Замора поворачивается в спальном мешке и стонет от боли. Дэнни наклоняется к нему, кладет руку на плечо:
– Все хорошо, майор. Вы спите, глубоко спите. Мирным спокойным сном. Вашей руке лучше… гораздо лучше… вы мирно спите…
Дыхание Заморы на миг останавливается, а затем меняет ритм, становится глубже и ровнее. Плечи чуть заметно расслабляются. «Вот бы меня кто так загипнотизировал, – думает Дэнни. – Тогда и я бы наконец толком отдохнул. А может, даже нашел бы то, что рыщет в глубине памяти. Может, попросить Дарко? Нет… не выйдет. Я ведь буду знать, что он делает, так что не сработает».
Раз уж не спится, поработать, что ли…
Мальчик ощупью находит лежащий у стенки налобный фонарик и направляет свет на третью подсказку. Это короткое послание – последнее, что написал папа в жизни. И само расположение этих строк в записной книжке, и то, как они подчеркнуты и как резко и торопливо написаны, – по всему видно, как это важно.
Уж если исходящая от «Сорока Девяти» угроза смогла дотянуться и до Болстона, и до Гонконга, и сюда, в Барселону, нечего даже сомневаться – в Берлине их ждет все то же самое. Наверняка у тайной организации и там ячейка найдется. Может, они уже ждут меня.
Он яростно отмахивается от этой мысли. Сейчас я не в Берлине, а здесь, и самое важное сейчас – расшифровать дурацкую подсказку. Остальное пусть подождет.
Тот тип с печеньем. Помнишь?
Нет, черт возьми! Это послание не похоже на очередную решетку или какой-то шифр в том же роде. По краям страницы в нескольких местах виднеются темноватые разводы, словно папа что-то стирал. Интересно, что там было? Что-то важное или мелочи?
