Сказать по правде, последняя версия не вызывала у меня ни малейшего энтузиазма, но именно по этой смешной причине она казалась мне самой достоверной…
Нужные холмы мы отыскали довольно быстро. Даже я здесь бывал уже трижды. И ни разу Излома по-настоящему не видел. Не то чтобы сильно переживал, однако обиду чувствовал. Главные-то наши — Скелетон с Тимуром — лицезрели означенную аномалию во всей красе. И Викасик Излом видела, и Гольян. А вот другие ребятишки — нет. Ну, то есть было странное марево, насекомые туда не летали, и вместо травы — пепельное крошево, — и что с того? Ведь на деле-то не миражик шальной кружился, не туманишко блеклый, а пролегала в ложбине гигантская трещина! Огненного цвета, по словам Скелетона, хотя Тимур утверждал, что цвет, скорее, синий, пышущий стылым, морозом. Этакая полынья, в которую лучше не ступать. А ступишь — провалишься, и верные тебе кранты. Во всяком случае, из этого мира ты точно вылетишь, а уж куда попадешь, сказать сложно. Ну а поскольку никто еще не возвращался, то и рассказать о том, что простирается по ту сторону, было попросту некому.
Расположившись на уютной поляне близ холмов, мы наблюдали за передвижением Гольяна и Скелетона. Викасик сидела, точно опытный йог, поджав под себя ноги, ревниво наблюдая за всеми манипуляциями нашей разведки. И не просто наблюдая, — похоже, она с ними активно переговаривалась. Только мы, дурачье, опять же ничегошеньки не слышали.
Вот остановился Гольян, а Скелетон передвинулся на два-три метра дальше. Я заметил, что уголки губ у Вики дернулись, и Скелетон на отдалении тоже замер.
— Чего он там? — прошипел Хома.
— Чшш! — Кайман показал ему огромный кулак.
Скелетон между тем медленно опустился на четвереньки, протянул вперед правую руку — словно что-то пытался нашарить. Только не среди камней, а прямо в воздухе — практически в полной пустоте! Интересно это было наблюдать! У меня аж слюнки от зависти потекли…
— Все! — Викасик шумно выдохнула, а Скелетон быстро отпрянул назад.
Еще через пару минут вдвоем с Гольяном они вернулись к нам.
— Ну что?
— Жаркая, однако, штучка! — Скелетон растянул губы, изображая улыбку. Викасик, впрочем, все поняла быстрее других. Схватила Скелетона за кисть, задрала рукав. На коже красовались багровые пузыри.
— Ничего себе, жарко! — присвистнул Дуст.
— Не хотел бы я туда…
— Я же говорила, мне надо было идти. Я же видела, где опасно, где нет.
— Вот потому тебя и не пустили. — Скелетон одарил Вику странным взглядом.
— Может, полечить?
— Не надо, — Скелетон отнял руку, торопливо спрятал в карман. Покосившись в нашу сторону, многозначительно обронил: — Зато все теперь знают, чем это грозит.
Я понял, что он имел в виду И даже подумал, что под ожог этот чертов он мог специально подставиться. Чтобы попугать иных несмышленышей.
— Все! Снимаемся и уходим. А то еще полдня будем до озера плестись…
* * *
Одолев еще с пяток километров, мы остановились на короткий привал. Грызли щепочки с травинками, отмахивались от редких комаров, посматривали друг на друга и лениво переговаривались. В эти минуты никто не шутил. Потому что поезд обычно останавливали дремучим методом. Конечно, развлечение было сомнительным, но иного способа заставить притормозить несущуюся на скорости громаду мы не знали. Может, Скелетон и знал, но он же, садюга, рад был поглазеть, как мы на подгибающихся коленках на насыпь взбираемся. Главное условие знали все: мало стоять на рельсах — еще и глаза нельзя закрывать. Там же особый робот в локомотиве, оптика наикрутейшая. Весь путь на сотни метров вперед сканирует. А человека, да еще и не чипированного, как определишь? Только по сетчатке глаза. Вот и приходилось смотреть не мигая…
Честно говоря, я подозревал, что Скелетон все это выдумал. Про сетчатку, значит, и прочие дела. Может, и не робот локомотив тормозил, а Скелетон — робота. Но пойди проверь! Заглядывать в прищуренные глаза Скелетона было ничуть не легче, чем в циклопий глаз несущегося на тебя прожектора. Словом, парни Скелетону верили, и приходилось кидать жребий, прятать радостные лица, а после подталкивать «счастливца» наверх, ободряя дешевыми остротами. Я и сам два раза выходил на железнодорожное полотно, поднимал руки и стоял, глядя, как на меня несется и тормозит оскаленная забралом морда локомотива. Сказать, что это неприятно, значит ничего не сказать. Не все, кстати, выдерживали. Дуст и Хома в свое время откровенно кексанули. Дуст с полотна в последние секунды как рыбка сиганул, а Хома сразу пошел в отказ, признался, что у него головокружение в такие моменты и он наверняка упадет. Ну а упавшего локомотив может и не заметить. Налетит и размажет по полотну. Такую вот придумал отмазку. И прокатило! Ну не убийцы же мы, чтобы кого-то принуждать насильно.
— Тошиба!
Мой приятель вопросительно глянул на Скелетона, и я тоже слегка напрягся. Скорее по привычке. Никто уже давно над Тошибой не посмеивался. Но рефлексы — они и есть рефлексы. Пережиток дремучего прошлого…
— У тебя флейта с собой?
Тошиба кивнул и, не дожидаясь продолжения, извлек из-за пазухи флейту. Он уже знал, что попросит Скелетон. Да и все знали. Скелетон называл ее Бродяжьей мелодией, а сам Тошиба и названия не знал. Только было в ней что-то от индийских затяжных перепевов, от океанических ветров и тоскливого привкуса дорожной пыли. Стоило ему заиграть, и, закрыв глаза, я видел степь — с отчетливо закругленным горизонтом, с вьющейся под солнцем желтой дорогой, с обморочно бирюзовым небом, ласково охраняющим Землю от черного космоса. Пела флейта, и ноги сами собой терлись подошвами о прогретую землю. Я оставался на месте, и я куда-то шагал. Музыка обволакивала стропами парашюта, тянула ввысь и вдаль — к переменчивым облакам, к тайнам, что прятались за горизонтом…
Мятыш, бегавший вокруг, нервно присел, снова привстал, опять сел и, точно волчонок, заслышавший призывный вой, не выдержал, тоненько подхватив предложенный мотив. Никто и не просил его, без того знали, все случится само собой:
Придет наш час, я выпорхну на волю И задохнусь от запахов весны, Босой пройду по утреннему полю, На пару с ветром будем мы честны.
Ведь я, как он, скитаюсь по планете, Парить над лесом, гнуть сосенок гладь — Вот мой удел, и лучшего на свете Пожалуй, мне уже и не сыскать…
Тошиба играл, Мятыш жалостно растягивал слова, а я привычно жмурился. И отчетливо понимал, что без Тошибы, без Мятыша давно бы сбежал из Ковчега куда глаза глядят. Смешное дело, все думали, что это я взял под защиту Тошибу, — на самом же деле все обстояло ровным счетом наоборот.
Хотя поначалу, когда он впервые появился у нас месяца три назад — полноватый, застенчивый, неуклюжий, этакий белый голубок среди юрких и битых сизарей — доставалось ему крепко. Кто-то просто посмеивался над ним, кто-то откровенно шпынял, третьи не замечали, принимая за пустое место. Даже премудрый Гольян и тот провоцировал каждый день. В суп сахар подмешивал, в одежду клопов лесных подбрасывал. Но с Гольяном-то как раз понятно — он больше придуривался. Всех новеньких брали поначалу на прицел. То ли от глупости, то ли из любопытства. Потому как случайных ребят в Ковчег не приводили, а значит, и ждать от новичка можно было чего угодно. От меня вот так ничего и не дождались, а другие способности пытались применять, огрызались потешно, чем изрядно развлекали всю верхушку Ковчега. Я думаю, это у них было актом самоутверждения. Лишний раз закрепляли свою силу, свое бесспорное лидерство. Хотя… попадись им кудесник посильнее, наверное, и с ним бы разногласий не возникло. Перевели бы в касту избранных — поближе к Скелетону, и все дела.
