Но однажды утром в суетливой, бурлящей столице произошел необычный случай. Ребекка Лион, которую всегда приходилось вытаскивать из-под одеяла по утрам, на сей раз вскочила с кровати даже раньше, чем горничная пришла ее будить. Когда все домашние спустились к завтраку, она была уже одета и стояла у окна, выходившего на площадь. Причину столь необычайной бодрости отгадать было нетрудно. В то утро Голдсмиты уезжали в Брайтон.
— Сейчас кучера передают из рук в руки багаж, — докладывала Ребекка своему семейству, чинно сидевшему за столом. — А вот и миссис Голдсмит! Как она элегантно выглядит в дорожном платье! На ней длинная накидка бледно-персикового цвета, отороченная зелено-желтой тесьмой.
Хотя Ребекку гораздо больше занимал экипаж, запряженный четверкой лошадей, но она знала, что ее матери будет интересно, во что одета миссис Голдсмит.
— Бледно-персиковый цвет? В дорогу? — пробормотала миссис Лион с заметным неодобрением. — Как же она собирается сохранить накидку в чистоте? На этих дорогах так пыльно! Боюсь, что ее наряд будет безнадежно испорчен.
— Может быть, ей не жалко наряда, — предположила Ребекка. — Голдсмиты богаты. Она может купить новое дорожное платье в Брайтоне.
— Нет. Это было бы неразумным расточительством, — сказал мистер Лион. — Ребекка, если тебе так уж хочется наблюдать из окна, будь добра, не суди превратно о поведении Голдсмитов.
— Папа прав, — сказала Ханна. — В жаркие дни в экипаже очень душно. Вероятно, персиковая накидка — самая удобная для такой погоды верхняя одежда в гардеробе миссис Голдсмит.
Мистер Лион согласно кивнул и вернулся к утренней газете, а Ребекка возобновила наблюдения за тем, что происходило на площади. Отец и сын разговаривали с одним из кучеров, а слуга помогал миссис Голдсмит сесть в экипаж. Приближалась решающая минута, и Ребекка сосредоточила все внимание на молодом человеке.
Ей всегда нравился Дэвид Голдсмит, да и как он мог не нравиться — дружелюбный, но не фамильярный и не властный; он знал древнееврейский язык, и, когда на субботней службе в синагоге его вызывали к Торе, он нараспев читал священный текст приятным мелодичным голосом; он умел разъяснить другому страницу из Талмуда, но никогда не хвалился своей ученостью; и хоть Дэвид обладал привлекательной внешностью, но не впадал в бездумное щегольство, которому столь многие юноши были подвержены в то время.
Ребекка одобрительно отметила темно-синий сюртук и аккуратно завязанный галстук Дэвида, однако она смотрела на юношу так пристально вовсе не потому, что была поглощена его костюмом. Всем известно, что герой романа не может просто так сесть в карету и уехать, не послав своей нареченной ни единого взгляда или вздоха. Поэтому девочке было очень интересно, как же молодой мистер Голдсмит выразит свою печаль от расставания с Ханной на несколько месяцев.
— Ребекка, завтрак стынет, — позвала миссис Лион.
Ребекка не могла покинуть пост у окна, хотя ее желудок уже начинал роптать. И вскоре она была вознаграждена за стойкость. Голдсмит-старший закончил беседовать с кучером и сел в экипаж. Дэвид Голдсмит придержал дверцу кареты для отца, а потом вдруг поднял голову и посмотрел в сторону дома Лионов. Несколько секунд он вглядывался в пустое окно гостиной (пустовало оно потому, что Ребекка метнулась за тонкую занавеску, сквозь которую она могла смотреть, оставаясь невидимой с улицы) с задумчивым выражением лица. Затем, очевидно, его окликнули из экипажа: он отвернулся от окна и сел в карету.
Дверца закрылась. Кучера расселись по местам. Вот и все. Экипаж выехал с площади, увозя семейство Голдсмит в Брайтон.
Ребекка отошла от окна — ее надежды были удовлетворены. Острое чувство голода напомнило о том, что пора удовлетворить и пустой желудок, и девочка села за стол, где ее дожидался чудесный завтрак.
Сидя в задней комнате лавки, мистер Лион слушал, как его новый помощник Айзик Уорбург, недавно приехавший в Англию из Германии, рассказывает покупателю о преимуществах напольных часов с восьмидневным заводом перед другими, куда более дешевыми — с тридцатичасовым заводом. Он отметил, что молодой человек слегка неправильно выговаривает слово «люнет»[2]. Когда покупатель уйдет, нужно будет поработать над этим вместе. Но в целом, к счастью, Уорбург работал хорошо, так что мистер Лион мог вздохнуть спокойно.
Было нелегко найти замену предыдущему помощнику, Джейкобу Оппенгейму, который переехал в Манчестер и обзавелся собственной лавкой. Мистер Лион радовался, что Оппенгейм стремится достичь большего, и от всей души желал ему успеха, но потерять такого способного помощника было очень досадно. Чтобы работать в его лавке, требовалось хорошо разбираться в шкафах и часах, поскольку дело мистера Лиона касалось главным образом напольных часов. Кроме того, помощнику надлежало разговаривать и выглядеть достаточно изысканно, чтобы обслуживать состоятельных покупателей.
Мистер Лион не перенес лавку в модный район Мэйфер, куда уже начали переезжать другие еврейские торговцы; Корнхилл-стрит, где располагалась его лавка, все еще считалась хорошим торговым местом. Близость округа Корнхилл к триумвирату британской финансовой системы — Английскому банку, Королевской бирже и Фондовой бирже — была благоприятна для владельцев часовых и ювелирных лавок, типографий и кофеен на Корнхилл-стрит: дела их шли весьма оживленно — а значит, помощник должен был знать, как вести беседу с биржевым брокером или купцом, только что разбогатевшим на Бирже. Графов и лордов мистер Лион конечно же обслуживал самолично; зачастую он сам приходил к ним на дом, чтобы избавить их от необходимости ехать в Ист-Энд.
Но он скучал по бывшему помощнику не только поэтому. У них сложилась традиция посвящать один час в день изучению Талмуда — и для мистера Лиона то было самое важное время дня. Джейкоб Оппенгейм обладал живым острым умом; они любили сидеть вдвоем над огромным томом, пытаясь разобраться в запутанных доводах мудрецов-толкователей. Возможно, мистер Лион счел бы молодого человека подходящим женихом для Ханны, но у Джейкоба не было никакого состояния. Несколькими годами раньше он приехал в Англию из Богемии без гроша за душой — ему пришлось спешно покинуть страну, где он родился, из-за несправедливого обвинения в провозе контрабандных товаров, — и единственным его богатством стали те деньги, что он скопил за время работы в часовой лавке.
Мистер Лион ощущал потребность помогать этим новым иммигрантам хотя бы тем немногим, что было в его силах. В Европе обычным англичанам приходилось сражаться лишь с французами, а на английских евреев еще в бытность их на континенте обрушился целый ворох неприятностей: притеснения в Германии, Богемии и Польше привели к тому, что они начали уезжать тысячами; потоки беженцев хлынули в Лондон, надеясь преуспеть в стране, где атмосфера была более благоприятна для евреев. Однако лишь немногие из них, подобно Джейкобу Оппенгейму и Айзику Уорбургу, родились в благополучной семье, получили достойное образование и поэтому без труда могли найти работу. Большую часть приезжих составляли бедняки, жизнь в Лондоне оказалась для них почти такой же мрачной и жестокой, как и там, откуда они прибыли. У них не было ни умений, ни денег; английского языка они не знали; все, что им оставалось, — бродить по грязным узким улочками Ист-Энда, выбирая кварталы победнее, и торговать поношенной одеждой, лимонами, иголками и нитками. Их дети зачастую занимались менее почтенным делом: они становились карманниками или скупщиками краденого.
