Книга Вечер открытых сердец - Вера и Марина Воробей

– В общем, старухе я понравилась, – криво усмехнулась Тополян. – Во всяком случае, после того как она сказала, что я красивая, страх меня немного отпустил. Глеб отвел бабку к кровати, уложил, заботливо укрыл. Он обращался с ней как с чрезвычайно хрупкой и дико дорогой вещью. Потом он подошел к окну, там стоял какой-то черный ящик. Гораздо позже я поняла, что это было на самом деле. Раздался еле слышный щелчок. Вернее, тогда я и вовсе никакого щелчка не услышала. Это после уже, вспоминая и воспроизводя шаг за шагом события того дня, я припомнила тот щелчок… Словом, в следующую секунду откуда-то снизу раздался жалобный писк. Прислушавшись, я поняла, что это котенок мяукает. Глеб казался невозмутимым. Он словно не слышал ничего, а плач между тем становился все громче и жалобней. «Кто там у тебя? – спросила я. – Слышишь, кто-то плачет?» – «А, – махнул рукой Глеб. – Это котенок соседский». Я возразила, ведь звук шел явно откуда-то снизу, а не из-за двери: «Похоже, он где-то тут, совсем рядом, будто бы под полом». – «Так там он и есть, – кивнул Глеб. – В подвал к нам забежал. Вчера еще. Я за картошкой лазил, а он шмыг туда…» Я потребовала, чтобы Глеб немедленно полез в подвал и выпустил несчастного зверька. Тогда я еще не знала, что люк, то есть вход в подвал, находится под ковром. Я думала, чтобы войти в подвал, надо вначале выйти в подъезд. Обычно в таких домах так и бывает. Глеб откинул край ковра, и я увидела прорезанный в полу квадрат. Ручка была снабжена стальным кольцом. С силой потянув за нее, Глеб поднял крышку люка. Котенок орал как ненормальный. Я опустилась на колени, заглянула в темноту и начала звать: «Кис-кис! Маленький! Киса! Кис-кис! Ну где же он?» – обратилась я к Глебу, но обернуться не успела, потому что в следующий миг ощутила сильный толчок в спину. К счастью, падая, я ничего не поломала и даже ушиблась совсем чуть-чуть, потому что земляной пол подвала был устлан толстым слоем соломы. От неожиданности, возмущения и страха я не могла произнести ни слова. Так и сидела, уставившись в темноту, слушая душераздирающий крик котенка. Спустя минуту котенок смолк. Причем произошло это так резко, будто кто-то оборвал его на полуслове или, вернее, «полумяве». Словно кто-то выключил звук. Впрочем, оказалось, так оно и было. Та черная штуковина на подоконнике, к которой подошел Глеб за секунду до того, как из подвала начало доноситься мяуканье, оказалась чем-то наподобие дистанционного пульта управления. Магнитофон же стоял в подвале, на деревянной полочке рядом с соленьями. Готовясь похитить меня, Глеб заранее записал на пленку плач котенка (потом он признался, что провел долгие часы, репетируя и добиваясь похожести), сконструировал устройство, с помощью которого включался стоящий в подвале магнитофон. Вот так-то, никакого котенка у него и в помине не было, девочки. Я начала кричать, требовать, чтобы Глеб выпустил меня, но он молча смотрел на меня сверху, и его лицо не выражало ровным счетом ничего. Я пыталась выяснить его цель, задавала какие-то вопросы, сейчас уже не помню какие, но он только смотрел, не произнося ни звука. Насколько я могла судить, люк оказался глубоким, метра три, не меньше. Продвигаясь на ощупь, я принялась обследовать стены в надежде найти лестницу или какие-нибудь ящики, с помощью которых можно было бы выбраться на поверхность. Но под ладонями ощущала только холодный влажный камень. Три полки для солений были прибиты к самой дальней стене. В какой-то миг я с невероятной остротой и ясностью поняла, что навсегда останусь в этом темном, сыром подвале. Помню, я даже закричала, от отчаяния, наверное… И тогда Глеб закрыл крышку люка. Трудно сказать, сколько времени я просидела в подвале. Оказалось, ощущение времени полностью исчезает, когда сидишь в полной темноте. Возможно, прошел час, а может быть, целый день. Только когда над моей головой послышался звук, а затем в подвал ворвался свет, я закрыла руками глаза. Глеб сказал, что хочет прочитать мне свой дневник. Я спросила его, что будет потом. Что он собирается со мной делать? Зачем запер в подвале? И тут он произнес фразу, которую я, наверное, никогда не смогу забыть: «А потом, после того, как ты узнаешь обо мне все, мы умрем. Все втроем. Я, ты и бабушка». Я попыталась возразить и напомнила, что Глеб сказал своей бабушке, что я – его невеста. «Все правильно, – ответил он. – Только венчаться мы будем не здесь, а на небесах». Потом он долго втолковывал мне, что священники лицемерят, когда говорят в своих проповедях, что браки совершаются на небесах. И будто бы мы с ним станем первыми, кто буквально последует указанию Господа. Мы предстанем перед ним, и он сам нас якобы и обвенчает, а не какой-то там лживый и погрязший в грехах поп. И наши души будут связаны навеки. Представляете?

– Ужас! – только и сказала Снегирева.

Остальные слушали затаив дыхание.

– Помню, как лихорадочно заработали мои мысли, – продолжала Тополян, проникновенно заглянув в глаза Снегиревой. – «Хорошо, – ответила я, собрав в кулак всю свою волю. – В таком случае, у меня к тебе два вопроса». – «Спрашивай», – милостиво позволил Глеб. «Почему ты выбрал именно меня? Ведь ты же меня совсем не знаешь. Может быть, я совсем не та девушка, с которой стоит связывать навеки свою… судьбу?» Зная о том, что в скором времени мне предстоит умереть, я не могла произнести слово «жизнь». Глеб помолчал немного, будто решая, говорить или нет, но потом все-таки признался: «Ты мне во сне приснилась. И тогда я понял, что должен найти тебя. И нашел. Целый год я следил за тобой. Я очень боялся ошибиться, но вчера я услышал голос. Голос сказал, что я сделал правильный выбор. Еще он сказал, что пора действовать. Поэтому ты здесь». Когда Глеб рассказал про голос, я окончательно убедилась, что он шизофреник. Но легче мне от этого не стало. Я спросила, часто ли он слышит голоса. «Это и есть твой второй вопрос?» – строго поинтересовался он. Но поскольку я совсем не об этом хотела его спросить, то поспешила оговориться: «Нет! Скажи, при чем тут твоя бабушка? Или ты хочешь, чтобы она повеселилась на нашей свадьбе?» Глеб не оценил моего черного юмора и совершенно серьезно ответил: «Бабушка без меня умрет. Кто, по-твоему, будет за ней ухаживать, когда меня не станет?» – «В таком случае, для чего нам так торопиться? – попыталась я ухватиться за соломинку. – Может, пусть все идет своим чередом? Все равно бабушка уже старенькая… И потом, она имеет право умереть собственной смертью. Допустим, голос указал тебе на меня, но ведь он не советовал тебе прихватить на тот свет и бабушку? Ты же не спрашивал, что по этому поводу думает сама бабушка?» Но расчеты мои оказались неверными. «Спрашивал, – сказал Глеб. – Бабушка согласна». – «Я очень рада, – улыбнулась я сквозь слезы. – Ну а согласия невесты, как я понимаю, не требуется?» И Глеб без тени иронии заверил меня, что я правильно понимаю ситуацию: невеста, то есть я, назначена ему свыше, и, стало быть, от меня в данном случае ничего не зависит. Я спросила, известна ли Глебу дата нашей свадьбы. Он ответил, что голос пока не назвал ее, но что я могу не волноваться, это случится очень скоро. Из всего сказанного я сделала один вывод: насиловать меня Глеб не собирается. – По лицу Тополян скользнула печальная улыбка. – Хотя не скажу, что, осознав это, почувствовала большое облегчение. Неизвестно, что лучше: иметь надежду на освобождение, понимая при этом, что тебя могут изнасиловать, или же, не опасаясь за свою девственность, смиренно ожидать смертного часа…