— Почему вдруг история искусств? — спросил я.
— Потому что мне это интересно.
— А как же зубы? Зубы тебя больше не интересуют?
— Нет, интересуют, конечно, — сказала мама. — Но искусство больше. По-моему, я готова к переменам.
— А родить Тутси — недостаточные перемены?
— Это хорошо, но в один прекрасный день она вырастет и пойдёт в школу, а я захочу заниматься любимой работой.
— Ясно, — сказал я.
Однако не уверен, что я понял.
В последний день учёбы нам в школе устроили праздник с кексами и пуншем. Я выпил восемь стаканов. Пунш — мой любимый напиток. Мама говорит, у меня пуншевая зависимость. А я отвечаю:
— Точно. Если вскрыть меня, обнаружится, что по моим венам течёт нектар из семи натуральных фруктовых вкусов.
К восьми стаканам прибавьте дорогу домой, ожидание лифта, поиски ключа, открывание двери и пробежку по коридору до туалета. Я очень хотел писать. Нестерпимо.
А в туалете заседал Фадж, листая «Муравьеда по имени Артур».
— Скорей! — кричу. — Сейчас не выдержу!
— Мне спешить вредно, — сказал Фадж.
Я побежал в мамину спальню, но дверь в её ванную комнату была заперта.
— Мам! — забарабанил я в дверь.
— Не слышу тебя! — крикнула она. — Я в душе. Через пять минут выйду. Проверь, пожалуйста, Тутси, ладно?
Я ринулся обратно, но Фадж и не думал вставать.
— Давай же, — говорю, — мне срочно. Я выпил восемь стаканов пунша.
— А я два стакана какао.
— Может, слезешь на минутку?
— Это вредно, — сказал он.
— Ну давай же, Фадж!
— Я не могу думать, когда ты здесь.
— О чём тебе надо думать?
— О том, чтобы писалось!
Я мог его просто смахнуть с унитаза. Но теперь, когда он перестал мочить штаны, всем полагалось поддерживать его туалетные начинания. Так что я опять рванул по коридору, а сам думаю: да, Тутси в этом смысле хорошо устроилась: писает, когда приспичит и где приспичит.
Тут я вспомнил, как учитель читал нам книжку про Англию восемнадцатого века. Люди тогда пользовались не унитазами, а ночными горшками. Эх, мне бы такой. Всё, не могу больше терпеть! Скрюченный, я вбежал в гостиную, огляделся. В углу у нас растёт дерево в кадке, вымахало выше меня. Может, туда? Нет, гадость, фу! Но тут уж не до приличий: я потянулся к пряжке ремня…
И тут Фадж крикнул сверху:
— Всё, Пита. Я сделал. Спустишь воду.
Фадж отказывается смывать за собой: боится, что его утянет в канализацию. Но сейчас я и не пытался его переубедить. Я пулей влетел в уборную, и настало мне счастье. Фадж наблюдал за процессом. Это произвело на него сильное впечатление.
— Никогда не видел столько за раз, — одобрил он.
— Спасибо, — сказал я.
Вечером мы все сидели перед телевизором в гостиной, я держал Тутси на коленях. И тут она тихонько вздохнула. Во сне она ужас до чего похожа на спящего Черри. По звукам, которые издаёт мой пёс, понятно, что ему снится. Когда что-то страшное, он поскуливает и вздрагивает. Погладишь его — успокоится.
Вот и с Тутси так же. Спит она крепко, но постоянно издаёт какие-то звуки, попискивает, кряхтит, постанывает. А то вдруг примется чмокать, будто сосёт из бутылочки, губы бантиком. Наверное, во сне она часто ест. И вот эти тихие вздохи ужасно умиляют. Это значит, что она довольна. Она лежала у меня на руках вся такая тёплая, мягкая, что я и сам весь размяк.
Когда передача закончилась, папа выключил телевизор, повернулся к нам и сказал:
— У нас хорошие новости, мальчики.
— Что, опять? — я опустил глаза на Тутси.
Родители засмеялись.
— Нет, на сей раз кое-что другое, — сказал папа.
— Интересное? — спросил Фадж, разгоняя по полу машинку. — Вруууммм, вруууммм…
— Очень даже интересное, — ответила мама.
— Ещё одна сенсация? — проворчал я. — Выкладывайте.
— Сенсация — это как привилегия? — спросил Фадж.
— Нет, — говорю. — Помолчи. — И поглядел на папу: — Ну? — Наши с ним представления об интересном могли существенно различаться.
— Мы переезжаем в Принстон, — сказал папа.
— Что? — Я чуть не подпрыгнул, но вовремя удержался: лучше не прыгать с младенцем на коленях.
— А Принстон рядом с парком? — Фадж елозил машинкой по маминой ноге.
— Нет, тупица, — говорю, — это город в штате Нью-Джерси.
— А Нью-Джерси рядом с парком?
— Только не с Центральным парком, — осторожно сказала мама.
— Тебе там не нужен будет парк, — добавил папа. — Потому что у тебя будет собственный участок возле дома.
— Что это — участок?
— Примерно как маленький парк, — объяснила мама.
— Мой личный парк?
— Более-менее личный, — сказал папа, чтобы его унять.
— А как же история искусств? — спросил я маму.
— А что история искусств?
— Ты же вроде собиралась её изучать.
— В Принстонском университете есть факультет истории искусств. Я могу туда ходить.
— Это всего на год, — сказал мне папа. — Посмотрим, как нам жизнь вдали от большого города.
— Вдали-вдали-вдали… — пел Фадж. При нём невозможно разговаривать, неужели они не видят.
— Переезд на следующей неделе, — сказал папа.
— А как же Мэн? — спрашиваю. Мы всегда летом ездим на две недели в штат Мэн.
— «Мэн» пишется М-Э-Н, — спел Фадж. — М-Э-Н.
— Откуда он знает, как пишется «Мэн»? — спросила папу мама.
— Понятия не имею.
— Ну так что с Мэном? — напомнил я.
— Вместо Мэна получается Принстон, — ответил папа.
— Вместо-вместо-вместо… — забормотал Фадж.
— Да замолчи ты! — заорал я. И добавил почти так же громко: — Ненавижу Принстон.
— Ты там никогда не был, — возразила мама.
— Нет, был. Мы ездили в гости к каким-то твоим дурацким друзьям, и они нас накормили отвратным ужином: креветки, грибы и шпинат — всё вперемешку. А я был голодный, но они мне ничего другого не дали. Даже лишнего куска хлеба. Я помню.
— A-а, верно, — сказала мама. — Надо же, я и забыла, как мы гостили у Милли с Джорджем.
— Вечно ты забываешь самое важное!