Когда-то давно я реагировала на свои страдания, как маленькая зверушка: если мне становилось слишком уж плохо, я старалась найти спасение среди людей. Но поскольку люди меня сторонились, я, бывало, пыталась покончить с собой.
Однако сделать это не удавалось — Старик никогда не позволил бы мне от него удрать.
Поэтому я просто жила в надежде на то, что все когда-нибудь само по себе изменится к лучшему.
Сколько я себя помню, Старик всегда был частью моей жизни.
Мое самое раннее детское воспоминание — и то связано с насилием.
Было поздно. Я спала. Мне тогда было то ли четыре года, то ли пять лет, и я представляла собой маленькую девочку, живущую у приемных родителей. Трудно сказать, нравилось мне у них или нет. Я их совсем не помню. Они, по всей видимости, были неплохими людьми, которые заботливо, но с каким-то административным равнодушием ухаживали за маленькими детьми, переданными их семье Управлением департамента по санитарным и социальным вопросам.
Среди этих детей была я.
Я совсем не помнила свою мать. Я знала о ней только то, что, когда мне было всего три месяца, меня по решению суда у нее забрали. Не помнила я и своего отца Раймона, которого на пять лет посадили в тюрьму за ограбление, совершенное с применением оружия. У меня имелся брат Брюно (он был на три года старше) и сестра Надя, появившаяся на свет на год и три месяца раньше меня. У нас троих была одна фамилия — Гуардо, фамилия нашего отца и мужа нашей матери.
До той ночи я никогда его не видела.
Сначала я услышала крики, от которых и проснулась.
Очнулась и моя сестра, спавшая в одной комнате со мной.
Затем крики стихли, и в комнату зашла наша приемная мать, которую мы обычно называли няней. Вслед за ней появился высокий, крепкий и, по-видимому, сильно рассерженный мужчина. Он держал в руке какой-то длинный предмет. Мне до сих пор кажется, что это было ружье.
Мужчина заорал: «Я хочу забрать у вас своих ребятишек, и вы не сможете мне в этом помешать!» Няня попыталась ему возразить: «Вы не имеете права! Решение принимает судья!» Мужчина потряс длинным предметом, который держал в руках, и снова заорал: «Отдайте мне моих детей! Я — их отец, они — мои, я их заберу!»
Из комнаты, в которой спали мальчики, вышел в пижаме Брюно, и мужчина схватил его за руку. Мой брат немножко помнил нашего отца, и мы про него, бывало, разговаривали. Брюно говорил, что отец когда-нибудь за нами приедет и увезет нас в красивый дом.
Мне стало страшно, и я свернулась клубочком в своей кровати. Надя вдруг начала громко плакать, и я тут же последовала ее примеру. Мне показалось, что это пришел людоед и что он нас сожрет, однако при этом мне почему-то захотелось, чтобы он меня отсюда забрал.
Он взял меня за руку и стал вытаскивать из постели. На мне были только трусики. Я продолжала плакать, но сопротивляться не стала.
Он сказал Наде, чтобы она вставала. Она поднялась и подошла к Брюно. Тот обнял ее за плечи.
Старик приподнял меня и взял на руки. Мои брат и сестра пошли впереди, и мы вчетвером направились к входной двери. У него была большая синяя машина — это я очень хорошо помню. Он заставил нас, полуголых, залезть на заднее сиденье, а сам сел за руль и завел мотор.
Няня крикнула ему: «Я вас предупреждаю, я позвоню в полицию! А еще я позвоню судье!» Он ей ответил: «Сделайте это — и стены окропятся кровью».
Затем автомобиль устремился в ночную темноту.
Старик вел машину, не произнося ни слова. Лишь когда его слепил свет фар встречных авто, он начинал разъяренно чертыхаться и сигналить их водителям.
При этом я видела его освещенное на несколько секунд лицо с огромными усами и слышала его грубый голос. Он наводил на меня страх, однако и эта поездка на автомобиле, и ждущая меня впереди неизвестность вызывали интерес.
В машине было холодно.
Надя сначала тихонечко плакала, а затем, прижавшись ко мне, уснула. Брюно молча смотрел прямо перед собой широко раскрытыми глазами. Мы ехали так в течение нескольких часов. Затем я провалилась в сон. Когда мы наконец приехали, уже начало светать, и я проснулась.
Мы находились в большом городе.
Старик сказал нам: «Сейчас вы познакомитесь со своей новой мамой. Вы должны вести себя по отношению к ней очень вежливо и слушаться ее». Мы остановились перед многоэтажным домом и, выйдя из машины, стали подниматься по лестнице, дрожа от холода: на нас ведь по-прежнему почти не было одежды.
Нам открыла дверь какая-то женщина. Так я впервые увидела Старушку.
Поначалу я не называла ее Старушкой — я говорила ей «мама», как того и требовал Старик. Его я называла папой, потому что он и в самом деле был моим отцом. В этой квартире в городе Блуа прошли следующие два года моей жизни, и я узнала Старика и Старушку поближе.
Жилось мне так же, как и раньше, то есть как в те времена, когда я находилась у приемных родителей. Старик работал, он был оператором печатного оборудования. Старушка трудилась в той же типографии, но не у печатного станка, а в бюро.
Мы втроем — я, мой брат и моя сестра — ходили в местную школу. Наше житье-бытье не очень-то отличалось от жизни других детей в городе, хотя Старику было не по душе, что мы общаемся со сверстниками. Он был очень вспыльчивым и, когда ему что-то не нравилось, начинал орать. Я тогда закрывала уши ладонями и уходила в детскую комнату, чтобы спрятаться под кровать.
Это мне не очень-то помогало, потому что Старик хотел все время знать, где кто находится, и, заметив, что меня нет, начинал искать. Когда я слышала, как он тяжелыми шагами приближается к моему «убежищу», и видела его обувь и нижнюю часть штанов, то закрывала глаза.
Однако это мне, конечно же, не помогало. Он начинал шарить под кроватью, хватал меня своей громадной лапой за руку или за ногу и одним сильным движением вытаскивал из моего «укрытия». Я извивалась, как червяк на крючке, а он, наклонив голову, шипел мне прямо в лицо:
— Лидия, я тебе уже говорил, чтобы ты не пряталась под кроватью… В следующий раз я тебя за это отшлепаю!
Я чувствовала, что от него пахнет вином и типографской краской, которой была выпачкана его одежда. Меня от таких запахов едва не тошнило.
Затем он швырял меня на кровать, но не бил.
В ту пору колотил он чаще всего моего брата Брюно. Когда Старик решал его наказать, он заставлял меня и мою сестру встать рядом в столовой, а сам садился напротив нас на стул. Старушка становилась за его спиной. Он говорил Брюно, чтобы тот приспустил шортики, встал перед ним и завел руки за спину. Затем Старик клал его себе на колени спиной вверх и начинал больно шлепать ладонями по ягодицам.
Поначалу Брюно, сжав зубы, терпел боль молча. Тогда Старик поднимал руку все выше и выше и шлепал Брюно все сильнее и сильнее. Ягодицы моего брата с каждым ударом становились все краснее, и после каждого шлепка на них на пару мгновений появлялись белые отпечатки ладоней. Брюно начинал вопить и извиваться, пока наконец не обессиливал и не повисал неподвижно, лишь слегка содрогаясь с головы до ног при каждом новом ударе. В конце концов Старик его выпускал, и мой брат падал на пол.
