Несмотря на эти очевидные противоречия, Спиноза переходит к «доказательству» нескольких глубоких догадок. «Нет ни надежды без страха, ни страха без надежды». И уверенность, и отчаяние проистекают «из идеи будущей или прошедшей вещи, причина сомневаться в которой исчезла».
Как бы то ни было, тот же самый вопрос о сомнении (и ошибке) обнаруживает серьезный изъян в философии Спинозы. Сам он не сомневался в истинности и непреложности своих идей: «Я вовсе не претендую на то, что открыл наилучшую философию, но я знаю, что постигаю истинную. Если же вы спросите, каким образом я знаю это, то я отвечу: таким же образом, каким вы знаете, что три угла треугольника равняются двум прямым»[7]. Спиноза относился к сомнению и ошибке так же, как неоплатоники, считая их следствием нашего непонимания или недостаточного понимания истины (которая является единственной реальностью). Это утверждение не более состоятельно, чем заявление о геометрической неоспоримости его философии. (Спиноза этого знать не мог, но в неевклидовой геометрии, которая описывает криволинейные поверхности, сумма углов треугольника не обязательно равна двум прямым углам.)
По мнению Спинозы, «стремление к самосохранению есть первое и единственное основание добродетели». Но если самосохранение первично, то как объяснить самоубийство? Рассуждая о самоубийце, Спиноза пишет, что «скрытые внешние причины таким образом… действуют на его тело, что оно принимает новую природу, противоположную первой». Другими словами, самоубийство противоречит человеческой природе, и самоубийца поступает не как человек, а как другое существо. Данное утверждение, как и теорию сомнений, вряд ли можно назвать верным. Однако это все мелкие недостатки системы, отличающейся необычайной мудростью и проницательностью. И действительно, глубина рассуждений Спинозы (и отсутствие грубых ошибок) выглядит еще более удивительно в свете того, что он настаивал на применении принципов геометрии во всех обстоятельствах: «Я буду рассматривать человеческие действия и влечения точно так же, как если бы вопрос шел о линиях, поверхностях и телах»[8].
Придерживаясь такого подхода, Спиноза сам, похоже, приобрел несколько отстраненный взгляд на мир, населенный обычными людьми. По свидетельству современника, «он как будто полностью ушел в себя, всегда одинокий, погруженный в размышления». И действительно, Спиноза иногда «три месяца подряд не выходил из дома». (Хотя всякий, кто знаком с серой и холодной голландской зимой или внимательно разглядывал голландские картины XVII в. со скованными льдом каналами, может сказать, что такое поведение не так уж эксцентрично.) Спиноза был всецело поглощен своей работой, а развлечений у него было мало, и обычными их не назовешь. Как писал один из первых его биографов: «Он собирал пауков и устраивал между ними бои», с помощью увеличительного стекла «ловил мух, помещал их в паутину и наблюдал с великим удовольствием за следовавшей после этого борьбой, иногда громко смеясь». В письме к другу Спиноза заявлял: «Многое из того, что, встречаясь в людях, вызывает презрение и отвращение, в животных кажется нам достойным удивления»[9]. Похоже, мудрость Спинозы, касающаяся человеческой природы, ограничивалась его философией.
Однако философия, несмотря на этимологию этого термина, не занимается любовью к мудрости. Философия – серьезное дело и, как любое подобное занятие, требует уничтожения оппонентов. Как только появилось философское учение Спинозы, каждый уважающий себя философ ринулся в бой. К сожалению, вся система Спинозы опирается на исходные определения как на фундамент. Если вы опровергнете определение субстанции, данное Спинозой, тогда все рухнет. Если нет субстанции, значит, нет вселенной. Как же Спиноза определяет субстанцию?
Определение. Под СУБСТАНЦИЕЙ (substantia) я разумею то, что существует само в себе и представляется само через себя, то есть то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которого оно должно было бы образоваться[10].
Ожидать, что философы согласятся даже с таким простым положением (хотя и мастерски сформулированным), со стороны Спинозы было бы наивно. Однако опубликование «Этики» могло бы только осложнить дело. Утверждение, что Бог – просто детерминистская вселенная, равносильно отрицанию трансцендентности Бога. Кроме того, это лишает Бога личности (вместе с его знаменитым гневом), а также свободной воли, возможности выбирать, подчиняться собственным законам (природным, научным и т. д.) или нет (чудеса, деяния Господа и т. п.). В представлении Спинозы мы можем любить Бога сколь угодно сильно, но не вправе рассчитывать на ответную любовь. Это лишает многих людей возможности чувствовать себя любимыми, и они сталкиваются с тем, что их благочестие никак не вознаграждается. Признавая все вещи одинаково священными, Спиноза спровоцировал бы грандиозный скандал.
К счастью, Спиноза осознавал эту опасность, и «Этика» была опубликована только после его смерти. При жизни Спинозы она распространялась тайно, среди друзей-философов. Один из них, который также жил в Рейнсбурге, действовал не столь осмотрительно, и его судьба послужила предостережением Спинозе. Когда Адриан Курбах опубликовал свою книгу «Свет во тьме», в которой содержалась критика современной религиозной и медицинской практики, а также господствующей морали, его привлекли к суду. Обвинитель потребовал конфисковать его имущество, отрезать ему большой палец правой руки, проколоть язык раскаленной докрасна кочергой и упрятать в тюрьму на тридцать лет. Вероятно, Курбах испытал огромное облегчение, когда его приговорили всего лишь к штрафу в 6000 флоринов, десяти годам каторжных работ и последующей ссылке. Это иллюстрирует, какие беды могло навлечь на человека распространение запрещенных идей даже в либеральной Голландии (терпимость в которой не знала себе равных не только в Европе, но и во всем мире, за исключением Южных морей и пиратских королевств Вест-Индии). На суде Курбаха спрашивали, не попал ли он под влияние идей Спинозы – это обвинение подсудимый отрицал (хотя неизвестно – из профессиональной гордости или достойной уважения порядочности). Спиноза видел, откуда дует ветер.
В 1663 г. Спиноза переехал в Ворбург, пригород Гааги, и прожил в этом городе до конца жизни. В письме, написанном пару лет спустя, он единственный раз упоминает о себе. (Другие упоминания, в том числе о том, что люди ведут себя как насекомые, и о страданиях ревнивца, не имели цели излить душу. Это была философия, или голос философа, доносящийся из его уединения.) В письме к своему другу-врачу Спиноза рассказывает, как безуспешно пытался излечиться от лихорадки с помощью кровопускания (предположительно пиявок, распространенного медицинского средства той эпохи). Он пишет, что с нетерпением ждет от друга снадобье из красных роз, а также сообщает, как наконец справился с приступом лихорадки: «…Благодаря строгой диете я ее наконец прогнал и отправил к черту. Куда она пошла, я не знаю, но я забочусь о том, чтобы она сюда не возвратилась»[11]. Несмотря на эту шутку (уникальный пример юмора в произведениях Спинозы), он, судя по всему, был всерьез обеспокоен своим состоянием. Похоже, он был слаб здоровьем и вечно страдал от какого-нибудь легкого недомогания, которое могло бы стать предметом зависти ипохондрика Декарта (уже пятнадцать лет пребывавшего в ином мире).
