Возвращаясь домой на автобусе двадцать четвертого маршрута, она вдруг почувствовала слабость. Погода стояла жаркая, не по сезону. Она сошла на площади Согласия. Перед американским консульством, как всегда, толпились люди — молодежь в куртках защитного цвета, скорее всего американцы, несколько угрюмых мужчин постарше, похоже из Восточной Европы, кучка выходцев со Среднего Востока, африканцы. Они ходили взад и вперед с различными плакатами, протестуя против бомбардировок ВВС США Багдада, против разрешения провести в Штатах проверку французских пилюль для фармакологического аборта, против репатриации гаитянцев, против действий (или бездействия) американского правительстве в Боснии. Консульская охрана была начеку, но особого внимания на собравшихся не обращала: они были всего лишь малой частью общего недовольства Америкой. Рокси подумала, что теперь она больше не похожа на американку.
Она была счастлива и озабочена одновременно, ее угнетало сознание хрупкости человеческого счастья, ощущение — как она говорила сейчас, — что надвигается что-то такое, что способно отнять его. Неужели это будущий ребенок, еще один заложник судьбы? В автобусе парень в синей рабочей блузе, в сущности, совсем мальчишка, уступил Рокси место. Она удивилась, надулась, подумала, что ее приняли за старуху. Не может быть, чтобы был виден ее живот. Вероятно, ее обступает растущее воинство неприятностей. Она снова подумала, что счастье по самой своей природе бросает вызов биологическому детерминизму и потому хрупко, недолговечно, как бактерии, которые не могут долго существовать вне живого организма.
Нажав кнопку кодового звонка, она вошла в переднюю дверь дома номер двенадцать по улице Мэтра Альбера. В подъезде выудила из сумочки ключи, отперла застекленную дверь, ведущую на лестницу. Она помедлила, подождав, пока дверь захлопнется, потом стала медленно подниматься по ступеням, стараясь сосредоточиться на мыслях о том, как это трудно будет с детской коляской и с пакетами подгузников, как хорошо, если бы был лифт, — словом, старалась занять голову никчемными мыслями, чтобы отогнать нехорошее предчувствие. Когда она открыла дверь, в прихожей стоял Шарль-Анри. У стены виднелись два чемодана. Весь воздух вокруг него был словно насыщен смятением, страстью, страхом. При ее появлении лицо его вспыхнуло от стыда и боли. Она сразу все поняла или ничего не поняла. «У меня было такое ощущение, — говорила мне Рокси, — будто мне отсекли голову, и все, что я знала прежде и чувствовала, все кровью пролилось на землю. Чемоданы упакованы, он уходит».
Сначала она твердила себе, что отъезд Шарля-Анри — это очередной бзик, которыми полна жизнь всякого художника, может быть, переменились его творческие планы или сугубо французские обстоятельства, до которых ей нет дела. Он мог взбеситься из-за какого-нибудь политического события или нежелательной встречи, хотя был человеком добродушным. Ей нравились перепады его настроения, загадки его темперамента.
Но сейчас она чувствовала, что он не вернется.
— Ты куда? — спросила она.
— Не знаю. Не знаю, Роксана. Я позвоню. Прости. — Он схватил свои чемоданы и пошел вниз, не оглядываясь.
Первые дни прошли так, как будто ничего не произошло. Шарль-Анри не звонил, и Рокси не звонила ему, потому что не знала, куда звонить. Она впала в молчаливое оцепенение, ее можно понять. Мы привыкли считать, что в жизни все так или иначе образуется. А когда что-нибудь случается и наш оптимизм ставится под сомнение, весь мир вокруг делается похожим на фильмы катастроф — крыша рушится, с чудовищной скоростью летят обломки оконных рам и все такое. Я ее понимаю.
С другой стороны, что ты хочешь, если совершаешь глупые поступки, например, выходишь замуж за иностранца и живешь не дома, в Америке, а где-то еще? Люди привыкли считать, что при таком раскладе трудно надеяться, что все у тебя образуется. Поэтому я не удивляюсь.
Честно говоря, я не совсем секла, чего она так переживает.
— Ты думаешь, у него роман или что? Зачем ему уходить? — допытывалась я. — Разве вы не ладили? Разве были неприятности?
— Не думаю, — отвечала она. — По-моему, все было замечательно. Ну да, я не француженка, но это единственное.
Это еще что значит — «Ну да, я не француженка»? Мне было обидно за ее маленькие американские недостатки, ведь они и мои тоже. Дженет Холлингсуорт заставила меня задуматься над ними.
Нужно утешить ее, это само собой.
— Ты должна поговорить с ним.
— Ни за что! — отрезала она.
Из ее ответа, такого неамериканского, я заключила, что Рокси пребывает в особом состоянии духа, когда простое недоразумение между супругами возводится в степень разрыва. Шарль-Анри уехал за город, отсутствует всего пару дней, даже не считает необходимым позвонить — вот и все, что, по-моему, произошло. Его отъезд — только завязка истории, отнюдь не развязка. Рокси всегда была склонна к преувеличениям. Я попробовала даже разозлить ее, чтобы она ожесточилась, но все было напрасно.
* * *
Шли дни, а Рокси по-прежнему скрывала от всех, что Шарль-Анри бросил ее.
— Есть у меня хорошая приятельница Анн-Шанталь Лартигю, — сетовала она, — но попробуй сказать ей, что Шарль-Анри завел любовницу или ушел от меня, — как она отреагирует? Наверняка усмехнется: «Естественно!» Это так по-французски. У них в крови по любому поводу говорить «естественно», как будто кругом сплошное вероломство. Можно даже подумать, что так предначертано свыше. Во мне, наверное, сидит что-то специфически американское. Я бы никогда не сказала «естественно».
— Дело не в тебе, пойми, это с ним что-то творится, — твердила я. — Ты должна поговорить с ним.
Мы сидели за уличным столиком в «Погребке надежды», трехлетняя Женни лазила по плетеным стульям, нервируя здешнюю собачонку, и улыбалась умственно отсталому мальчику, который постоянно болтался в кафе.
— Опять ты со своим глупым американским оптимизмом, — возражала Рокси. — У тебя нет никаких оснований это утверждать. Все твой менталитет. Американский менталитет.
— Не пойму я тебя. Муж приходит домой и говорит, что едет за город, а ты отвечаешь: ах вот оно что, ну ладно, между нами все кончено. Так, что ли?
Мне казалось, что должны быть взаимные упреки, слезы, сцены. Я решительно не понимала ее покорности, не понимала, почему она так безропотно принимает поведение Шарля-Анри. Рокси вся светилась блаженным светом смирения, хотя они даже не объяснились. Мне оставалось надеяться, что все между ними уладится и станет на свои места — так лодка, идущая наперерез набегающему крупному валу, вздыбится, помедлит на гребне, рискуя опрокинуться на бок или же стать торчком и кормой пойти ко дну, и потом плавно опустится в подошву волны.
3
У сердца свои резоны, каких никогда не постичь разумом.
Паскаль. «Мысли»
Еще несколько слов о характере Рокси и моем собственном. Про нее всегда говорили и говорят, что она чересчур романтична и легко ранима. Что до меня, то я, мол, практична, склонна рассчитывать наперед — значит, «сильная». Людей сбивало с толку то, что я обещала стать «хорошенькой», следовательно, должна быть глупенькой. Хотя Рокси сейчас очень красивая женщина, в затянувшейся юности она выглядела простецки, не обращала внимания на свою внешность, много читала и писала, вместо того чтобы почаще мыть голову, и таким образом завоевала репутацию «сообразительной». Думаю, что мы обе умницы, только Рокси ставят это в заслугу, а мне нет.
