Теперь на таких сборищах я помогаю горничной Иоланте разносить закуски и, пользуясь расположением миссис Пейс, отвечаю на стандартные вопросы гостей («Это в конце коридора за дверью направо»). Но в тот вечер все мне было внове — и послереактивная перестройка организма, и вереница незнакомых лиц.
Первым из моих новых знакомых был Эймс Эверетт, переводчик, чье имя значится на многих англо-американских изданиях выдающихся французских работ по истории, философии, искусствоведению. Его непревзойденное умение разобраться в самых головоломных оборотах французского сослагательного наклонения и передать их прозрачными английскими фразами, сохраняя при этом, как он божится, тончайшие оттенки смысла оригинала, принесло ему колоссальные гонорары и непререкаемый авторитет. И то и другое, полагаю, заслуженно. До определенного момента, о чем ниже. Я иногда заглядывала в его перевод одной книги, которую должна была прочитать по-французски, и никто ни разу не сказал, что я чего-то не поняла. Эймс Эверетт довольно бесцеремонно оглядел меня с головы до ног (очевидно, гомик, такому позволительно), словно оценивая прочность моих конечностей. Я же видела перед собой сравнительно молодого невысокого пухленького человечка в тужурке, как у Джавахарлара Неру, и с моноклем на ленточке. Я испугалась, что он начнет разглядывать меня через стеклышко, точно любитель бабочек.
— Роксана рассказывала о вас. Конечно, младшая сестренка. Сказала, что я могу поговорить с вами, предложить работу. Вам ведь нужна работа?
— Нужна, только не на полный день, — ответила я осторожно.
— Ждите меня во «Флоре» завтра в три. Роксана объяснит, где это.
— Да, но…
— Простите, — перебил он. — Будучи человеком прямым и целеустремленным, я должен был как минимум встретить вас в аэропорту. Могу сообщить по секрету: все друзья Роксаны рады, что около нее будет близкое существо. Еще один ребенок! Это так странно — воспроизведение себе подобных. Люди почти забыли, как это делается. Пережиток примитивного прошлого.
В тот вечер меня познакомили и с Дженет Холлингсуорт, увядшей красавицей американкой, которая рассказала, что пишет книгу о француженках. В ее словах сквозила застарелая неприязнь — видимо, она порядочно пострадала от них. Остерегайтесь их, говорила она, и старайтесь разгадать их секреты, хотя кое-какие вещи скрыты так глубоко, что недоступны неопытным американкам, все эти незаметные привычки и приемы, передающиеся от матери к дочери, неписаные правила, которые так естественны, что не поддаются формулировкам. Как я могла понять, она имела в виду наши женские штучки, искусство обольщения, науку любви, хотя, может быть, она говорила о кулинарных рецептах или обо всем вместе. Я даже услышала какую-то воинственность в высказываниях Дженет Холлингсуорт, как будто ей самой приходилось бороться с соперницами из-за важного министра или наследника сети универсамов с его капиталами. Признаться, мне было жаль англосаксонку, которая убеждена, что женщине необходимо прибегать ко всякого рода уловкам и обману, что единственная стоящая добыча в мире — это мужчина, желательно богатый. Вероятно, она провела слишком много времени в Европе и еще не ощутила новых веяний — самодостаточности женщины и способности быть любимой ради себя самой, а не… Во всяком случае, больше нельзя быть двуличной.
Но Дженет сама по себе уже была хорошим уроком, примерно так же, как старая куртизанка, ставшая любящей бабушкой в книжке «Джиджи», где воскрешаются давние деньки, когда американские девчонки, обладая деньгами и смазливым шармом, устремлялись в Париж на охоту за европейскими женихами, прекрасными принцами или Ротшильдами, как это происходит в романах Генри Джеймса. Хорошо, что мы живем сейчас, а не тогда.
— Взять хотя бы их шарфы. О них можно написать целую главу, — продолжала Дженет. Это верно, редкая француженка не носит какой-нибудь шарфик, я уже заметила. — Узел впереди, один конец тоже, другой через плечо. Или обернут вокруг шеи два раза, а концы внутрь пальто. Еще носят поверх пальто, как шаль. А то просто завязывают узлом на спине. Châle, foulard, écharpe, cache-nez[1]— только подумать, сколько у них слов для обыкновенного шейного платка, и это во французском, с его скудным словарем.
— Значит, они не раскрывают свои секреты? — спросила я.
— Жадность. — Дженет наклонилась ко мне. — Жадность — вот их главный секрет. Нам бы поучиться у них. Другой секрет — огромное внимание к les petits soins[2], мне об этом рассказывал один близкий друг. Надо сказать Рокси, чтобы она следила за собой. Она такая ужасная неряха.
— Ну нет, Рокси очаровательна!
— Да, но посмотрите на ее ногти. И никогда не наденет шарфика. Ходит в джинсах, как американка, или вообще одевается как хиппи. — Дженет усмехнулась. — Может, она меня разыгрывает?
После ужина миссис Пейс и все остальные словно задались целью поговорить со мной. Не потому, что я такая важная персона, дошло до меня гораздо позднее, а потому, что появилось нечто новое, разбавляющее крохотный американский пруд. Капля в ведре американцев — это не то, что капля в море французов.
— Это старый мейсенский фарфор. Обратите внимание, на чашках нет рисунков, — говорила миссис Пейс, подавая мне кофейную чашечку, такую хрупкую, что ее страшно было взять в руки. — Как долго вы намерены пробыть в Париже?
— Во всяком случае, уеду не раньше, чем Рокси родит.
— Приходите ко мне как-нибудь утром на следующей неделе. Мы поговорим об одном моем проекте. Хочу привести в порядок бумаги и прочее. Рокси говорит, что вы дока в таких делах.
— Правда? — Я была сильно удивлена. Хотя, конечно, я знаю алфавит. Мы договорились встретиться в понедельник.
На вечеринке не раз спрашивали, где же Шарль-Анри. Рокси всем отвечала односложно: «Он за городом», — отвечала бодро, даже весело, однако, когда мы шли домой, она начала тяжело вздыхать. Меня поразило, что по Парижу можно ходить в одиннадцать вечера без сопровождения мужчин и ничего не опасаться. Я все еще не пришла в себя после перелета, но мне хотелось заглянуть в какой-нибудь бар или бистро, каких было сотни и сотни. Народу там было множество, люди закусывали, курили, смеялись. Оживление и чужое веселье плохо подействовали на Рокси. На глазах у нее выступили слезы, и она неожиданно сказала: «Шарль-Анри оставил меня». Я хорошо знаю ее голос в трагические минуты, так хорошо, что поначалу даже усомнилась в сказанном.
Рокси принялась рассказывать. Это началось за несколько недель до моего прилета. Она отправилась в клинику, где акушерки дают консультации беременным женщинам, — здесь так принято. Она смотрела на карту протекания беременности и думала о том, что не хочет знать, кто у нее — мальчик или девочка. Она была на третьем месяце и только что сообщила нам, что ждет второго ребенка. Шарль-Анри был не в восторге. Женни как раз исполнилось три года.
