— То, что Серафим Саровский воскреснет и будет пытаться спасти нас, Россию, вы уже знаете, — продолжил Алексей. — Но когда это произойдет? В какие сроки? На это могла бы дать ответ разгадка другой тайны — Оптиной пустыни. Потому что все это каким-то непостижимым образом промыслительно связано. Как связано абсолютно все в этом мире, человеческий волос и губительное цунами, начало и конец алфавита, день и ночь. Область Таинственного настолько глубока, что мы буквально плаваем в ней, не видя берегов. Не замечая, не желая замечать тех знаков и символов, которые нам посылает Всевышний. А от всего странного и непонятного пытаемся уклониться. Ведь многие даже воцерковленные люди и иерархи не желают верить в то, что апостол Иоанн, любимый ученик Христа, тайновидец, которому на острове Патмос была открыта самая загадочная книга — «Апокалипсис», вовсе не умирал, а чудесным образом сохраняем где-то Богом на земле, чтобы зримо и явно руководить Церковью перед самым концом истории. А стоит лишь вчитаться в текст Евангелия, и все станет ясно. На вопрос Петра об Иоанне Господь прямо отвечает: Если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе? Понимаете: пребыл на земле до тех пор, пока не настанет срок Второго Пришествия.
— Вроде смотрящего по Вселенной, — пробормотал я и задал совершенно глупый вопрос: — А где сохраняем-то?
— Коли Русь — это Престол Господа, то где-то здесь, — совершенно серьезно ответил Алексей. — По всем святоотеческим пророчествам — и даже не только православным — мир спасет и удержит именно Россия. Теперь стало модным словечко глобализм. Но это лишь иное название вселенского тоталитаризма, попытка установления нового мирового, практически фашистского порядка, с единой экуменистической религией.
— Чуешь, куда дело клонится? — по-простому обратилась ко мне Маша. — Серой запахло.
Я принюхался, но уловил лишь легкий аромат Машиных духов. По-прежнему предпочитает Пуазон.
— Все признаки скорого явления антихриста налицо, — согласно кивнул Алексей. — Я вам не стану их сейчас перечислять, чтобы не загружать чрез меру. Да вы и сами, поди, знаете. Одних лжепророков развелось столько, что ступить некуда. Как тараканы повылазили. Одно лишь скажу — из «Откровения» Иоанна — Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся. Изменимся внезапно и в мгновение ока.
Он замолчал, тяжело вздохнув и принявшись, после некоторого раздумья, за бутерброд с сыром.
— Ну хорошо, — произнес я. — Хотя чего хорошего-то? А Оптина пустынь при чем?
— …Тут вот в чем дело, — отозвался он не сразу. Пережевывал. А Маша подошла к окну, одернула штору и поглядела на улицу.
— Вроде никого, — сказала она.
— Дело вот в чем, — повторил Алексей. Но и сам тоже встал и выглянул в окошко, словно не доверяя никому. И в третий раз произнес: — В чем тут дело — так это… в ливанских кедрах.
Признаться, после его слов я решил, что у парня немного не в порядке с головой. Может быть, у Маши тоже. Ну, у нее-то в хорошенькой головке давно сквозняк, это я знал точно. Но вот кто из них на кого больше влияет, следовало еще разобраться. Впрочем, дальнейший ход рассуждений Алексея опроверг мои мысли.
— В свое время, более ста пятидесяти лет назад, саженцы кедров были привезены в Оптину пустынь и посажены в отдаленном скиту, — начал рассказывать Алексей. — Занимался этим старец Макарий, которому было открыто многое из того, что неизвестно простым смертным. Собственно, он выполнял волю Божию. И деревья эти были посажены под определенными углами. В виде клинообразного письма. На малом клочке земли, при помощи кедров, заключена великая тайна, прочесть которую пока никто не смог. Долгое время никто даже не знал о том, что деревья старца несут людям некое последнее послание, возможно самое главное в конце истории. А впервые об этом в 1910 году упомянул схиархимандрит Варсонофий в беседе с другим священником, вовсе не желая того, чтобы это стало достоянием гласности. Но завеса таинственности приоткрылась, по России поползли слухи. С тех пор многие пытались прочесть Книгу Кедров. Но что говорить о мирянах, если даже сами насельники Оптиной пустыни сделать это не в силах? Очевидно, страницы эти откроются только самому избранному. Ведь много званых, как мы знаем из Библии, но мало избранных. А сейчас, может быть, их и вовсе пока что нет… Или есть, но еще не пришел срок, — добавил он шепотом.
— Голову даю на отсечение, что вы не раз посещали Оптину пустынь и блуждали в кедровой роще, — произнес я.
Алексей кивнул, покраснев при этом, как уличенный школьник.
— Последний раз я был там на прошлой неделе, — сказал он.
— Мы вместе были, — дополнила Маша. — Только я оставалась в гостинице для паломников.
— Да. Дело происходило поздно вечером, — продолжил Алексей. Голос его звучал торжественно и серьезно. — Я действительно неоднократно пытался постичь эти клинообразные письмена, заключенные в ливанских кедрах. Наивный! Вот что значит чрезмерная гордыня. Но зато… в тот вечер мне совершенно неожиданно открылось иное… иная тайна. Даже не знаю, как и назвать то, что я увидел и услышал.
В этот момент произошел первый толчок. Позже, анализируя ночные события, я пришел к выводу, что слабое сотрясение дома сопровождалось еще и каким-то неявным и тихим гулом, словно урчанием скрытого под землей зверя, просыпающегося и готового к броску. Но в те минуты никто из нас не обратил внимания ни на этот толчок, ни на утробный гул. А я так и вовсе механически посчитал эти явления за издержки метростроения, к которым давно привык. Лишь придержал рукой зазвеневшую в чашке ложечку.
— Продолжайте, — попросил я, поскольку Алексей будто собирался с силами и молчал. А может, нарочно тянул паузу? Я заметил, что в нем было что-то актерское, театральное. Наверное, эта дурацкая борода лопатой, за которую так и хотелось дернуть и проверить: не фальшивая ли?
— В потемках я выбрел на заброшенный скит, который никогда прежде не замечал, — стал повествовать дальше Алексей. — Не был он указан на карте Оптиной пустыни, готов поклясться. А если и был, то на очень старых. Я вообще не мог понять, каким образом вышел к нему. Но в скиту горел свет. Огонек свечи или лампадки едва пробивался сквозь крохотное слюдяное окошко. Ноги сами привели меня к открытой дверце. Войти внутрь можно было только согнувшись чуть ли не пополам. Но я и не собирался входить, потому что уже слышал голоса. Два голоса. Один старческий, мягкий, другой — более молодой и какой-то нервный, с легким заиканием. Я еще подумал, что кто-то из оптинских монахов-схимников принимает запозднившегося паломника. Зачем мешать? Да так оно, в принципе, и было на самом деле. Хотелось лишь почему-то узнать: что за старец или иерей ведет столь поздний прием и кто этот паломник? Дело в том, что я знал практически всех насельников Оптиной пустыни. Заинтересовала меня и протекавшая между ними беседа. Понимаю, что я вел себя очень глупо, стоя в дверях и подслушивая, но…
С этими словами Алексей виновато развел в стороны руки и в очередной раз покраснел. Цвет лица, — это я тоже заметил, — менялся у него довольно часто. Гораздо чаще, чем у выпускниц Смольного. Так я думаю, хотя самому с этими выпускницами познакомиться не довелось.
