— Никто, кроме тебя, не считает это глупостью, — замечает она сухо и достает из сумочки зеркальце, чтобы подкрасить губы. — Массовка в расчет не принимается. В моем шоу не должно быть моделей старше тридцати четырех лет, иначе они не заинтересуют рекламодателей, кроме разве что производителей Виагры.
— Или «Депендз»[7]— весело добавляю я.
На этом разговор заканчивается. Прежде чем я успеваю спросить о чем-либо еще, Люси бросает быстрый взгляд на часы:
— Дорогая, мне очень жаль, но я должна бежать. — Она хватает счет и оставляет на столе стодолларовую купюру. — Ты свободна в пятницу? — Не дожидаясь ответа, она продолжает: — Я уже сказала доктору Пауло, что ты сможешь с ним встретиться.
Клянусь, во всем виновата Люси. Никто другой не сумел бы заставить меня явиться в пятницу, в шесть сорок три вечера, в облицованный серыми гранитными плитами холл вызывающе роскошного белого здания на Восточной Семьдесят шестой улице. И вот я стою здесь, в новых туфлях на высоких каблуках от Стюарта Вейцмана, купленных ради мужчины, которого я никогда не видела, и морщусь от боли, поскольку, похоже, уже натерла ноги. А не я ли сама с присущим мне слегка циничным чувством юмора всегда говорила, что любовь может быть слепа, но на свидания лучше ходить с открытыми глазами? И если этот сосватанный Люси пластический хирург назначил мне свидание, неужели он не мог за мной заехать? Куда там! Он позвонил, заверил, что рад будет увидеть меня сегодня вечером, и предложил прийти прямо к нему домой — ведь я все равно поеду в город на поезде! Естественно, я сразу же сказала, что не хочу доставлять ему неудобств. А может, он ждал, что я перезвоню и вызовусь купить по дороге молоко и десяток яиц?
Придя на две минуты раньше назначенного времени, я достаю мобильник, чтобы позвонить дочери и пожелать ей спокойной ночи.
— Джен, Джен, дорогая, ты меня слышишь? — кричу я в трубку.
— Да, мам. Что случилось? Ты все еще на свидании?
— С чего ты решила, что я пошла на свидание?
— У меня Лили, — хихикает она. — Она мне все рассказала. Мам, что такое пластический хирург? Ты собираешься за него замуж?
Это совсем не тот разговор, на который я рассчитывала.
— Нет, Джен. Мы просто решили вместе поужинать. Ничего особенного. Ты единственная, кого я люблю. Потому и звоню.
— Конечно, мам. Я и не сомневалась. Мне пора идти. Ты собиралась меня о чем-то попросить?
— Нет, просто хотела убедиться, что у тебя все в порядке. Вижу, что так и есть. Ну что ж, тогда пока.
Джен кладет трубку прежде, чем я успеваю послать ей поцелуй, и мне ничего не остается, как, втянув живот и одернув юбку, нажать кнопку звонка.
За дверью раздается вой и громкий лай, но никто не спешит открыть мне дверь. Подождав немного, я звоню еще раз. Тишина. И вдруг дверь широко распахивается.
— Однако вы вовремя, — произносит пластический хирург, и в его голосе слышится упрек. В первый момент я вижу только его голову, но потом он делает шаг назад, и я успеваю рассмотреть обернутое вокруг бедер полотенце и голую грудь с мокрыми клочьями седой растительности. Очевидно, я помешала ему принимать душ. Он, молча, смотрит на меня и склоняет голову набок, пытаясь вытряхнуть из уха попавшую туда воду. Несколько капель падают ему на ногу, и он берется за угол полотенца, чтобы стереть их. «Не делай этого», — думаю я в ужасе. Однако доктору Пауло удается вытереть ногу, не продемонстрировав того, что я пока не готова увидеть и что, скорее всего не захочу увидеть никогда.
— О, простите! Мне кажется, мы договаривались на ш-шесть сорок пять, — выдавливаю я, наконец. В конце фразы мой голос звенит, как у маленькой девочки, и я ненавижу себя за это.
— Да, — резко отвечает он и, повернувшись ко мне спиной, идет в свое увешанное зеркалами логово. Я следую за ним. — Но разве ньюйоркцы когда-нибудь приходят вовремя? Впрочем, это не ваша вина, — добавляет он, как ему кажется, великодушно. — Вы ведь живете не в Нью-Йорке. Я имею в виду, не в самом Нью-Йорке. А теперь позвольте покинуть вас. Через десять минут я буду готов.
Он возвращается в ванную комнату, и я стараюсь не думать о том, как он там сейчас снимает с себя полотенце. Наверное, мне следует уйти. С другой стороны, ничего более ужасного уже не может случиться, ведь правда? Впрочем, как вскоре выясняется, я ошиблась, потому что совсем забыла о собаке породы апсолапсо. Или лапсо-апсо? Или альпо? Я никогда не запоминаю названия модных дизайнерских пород. Так вот, пес, видимо, решив сгладить неловкость от отсутствия своего хозяина, начинает пристраиваться к моей ноге.
Я усаживаюсь на белоснежный диван, к которому никогда не прикасалась детская рука, и начинаю листать альбом с репродукциями то ли Матисса, то ли Пикассо, нарочито небрежно брошенный на стеклянный кофейный столик, как вдруг замечаю засунутый под диван номер «Хаслера»[8].
Почему у меня нет секретаря, который вдруг сообщил бы мне о якобы срочном деле, чтобы я могла убраться отсюда под благовидным предлогом? Может, попросить Джен позвонить и сказать, что у нее болит горло? Нет, лучше всего Люси. Именно она должна вытащить меня из этой ужасной истории, думаю я, в то время как пес все энергичнее трется о мою ногу.
— Послушайте, ваша собака!.. — кричу я.
— Да-да, я знаю! Замечательный пес! — кричит он в ответ. — Надеюсь, вы не будете ревновать. Когда мы гуляем в парке, он липнет ко мне как магнит.
— Да, не сомневаюсь! Но в данный момент он прилип к моей ноге, и я не могу его отогнать.
— Глупости! Уинстон никогда не позволяет себе ничего подобного. Ведь правда, чертенок? — восклицает хирург, выходя из ванной в пуловере от Калвина Клайна и кожаных джинсах. Он доходит до середины комнаты и поворачивается, как модель на подиуме, но, поскольку я не аплодирую, молча, следует дальше, к бару в другом конце комнаты. Наверное, идею устроить бар в гостиной он почерпнул в номере «Хаслера» за 1978 год.
— Простите, что заставил вас ждать, — произносит он вкрадчиво, как и положено доктору с Парк-авеню, и открывает бутылку шато или чего-то в этом роде. — На кухне есть сыр и, наверное, что-нибудь еще. Может, останемся сегодня дома?
Его слова застают меня врасплох. Разве мы так часто куда-то ходили на этой неделе, чтобы сегодня остаться дома? Я, например, не отказалась бы пойти во «Времена года». «Ле Сирк» тоже недалеко. Кроме того, мне всегда хотелось побывать в «Ле Бернардин».
— Это было бы замечательно, — слышу я свой голос.
Скользящей походкой он пересекает комнату, подает мне бокал и, взяв меня за подбородок, задумчиво поворачивает мою голову из стороны в сторону. Что он собирается сделать — поцеловать меня или назначить ботоксные инъекции?
