— Неужели ты не боишься СПИДа? Я забыла предупредить тебя, что заражена ВИЧ-инфекцией.
Он наотмашь ударил меня по лицу, вскочил и, встав рядом, склонился надо мной. Охватившая меня ярость была сильнее страха. Я почувствовала привкус крови во рту и сглотнула слюну. Бреннер в этот миг разглядывал свою руку. Рука мясника. Затем он схватил меня за подбородок и заставил взглянуть ему в глаза.
— Ты лжешь! Все вы, шлюхи, лжете. Но даже если то, что ты сказала, правда, моя дорогая Фиона, это ничего не изменит. Я всегда надеваю перчатки. Не беспокойся, я не собираюсь трахать тебя. Мне это не нужно. Правда, если мой нож захочет сделать это, то, пожалуй, я не смогу отказать ему. Понимаешь, иногда я совсем теряю контроль над собой…
Он наконец разжал руку, сжимающую мой подбородок. Его речь, конечно, не могла успокоить. У меня болела щека и гудела голова. Что я могу противопоставить грубой силе? Только слова. Слова всегда спасали меня и приносили победу, и я твердо верила, что они эффективнее оружия.
— Ты уже убил кого-нибудь?
Йоханнес усмехнулся и сказал, что это всего лишь игра. Владелец фабрик по производству игрушек любил играть человеческой жизнью. Сейчас в его руках была моя собственная жизнь, и игра шла по его правилам. Хотя он в упор смотрел на меня, казалось, что он меня не видит. Я не знала, что делать. Может быть, следует закричать что есть сил и довести его до экстаза? Терзаясь сомнениями, я заявила своему мучителю, что влюбилась в него, и стала рассказывать разные душещипательные истории, которые обычно рассказываю мужчинам. Я взывала к его чувствам, комплексам и инстинктам. Стараясь убедить его, что я искренна, поведала о своем детстве, прошедшем в приюте для сирот, о больной раком сестре, о моей героической борьбе со злым, бессердечным миром, в котором человеку ничего не дается даром и за все надо платить. Я старалась поверить в себя. И в чудо. В чудо обращения Йоханнеса. Я старалась изо всех сил, и на мгновение показалось, что он прислушивается к моим словам. А потом он снова заговорил:
— А ты, оказывается, милая девочка.
Его слова свидетельствовали о том, что чуда не произошло. Тем не менее я протянула к нему свои скованные руки. Наверное, они дрожали. И эта дрожь и мое смирение вдруг возбудили его, и Йоханнес отбросил все сомнения.
— Но это ничего не меняет, Фиона. Наше маленькое развлечение не отменяется. Я уже застелил постель непромокаемой клеенкой, все готово, любовь моя. Пора начинать.
Он схватил меня за руки и заставил подняться с дивана, затем рывком расстегнул молнию на моем белом платье. Однако его невозможно было снять из-за скованных рук. И тогда Йоханнес разорвал белоснежное платье в клочья и обнажил мое тело. Дама, показывающая свои черные кружевные трусики, и молодой музыкант, задирающий подол шотландской юбки, — как все это было давно!.. Йоханнес внимательно разглядывал мою плоть с видом мясника, собирающегося разделать тушу. От его ледяных рук меня начала бить дрожь.
Бреннер — моя жертва, превратившаяся в моего убийцу, — медленно направился к застекленному шкафу. Я сама выбрала этого мужчину среди десятков других, подходивших в тот злополучный день к ювелирному магазину. Думала ли я, что когда-нибудь нарвусь на настоящего злодея, на психопата, жаждущего крови? Он получал удовольствие оттого, что мучил людей. Может быть, на его совести уже не одна замученная жертва? Где проходит граница, отделяющая страх смерти от смертной тоски?
Вскоре Бреннер вновь подошел ко мне. В руках у него был нож, старинный, с длинным узким лезвием, острие направлено на меня. Произошло то, чего я больше всего боялась, — я утратила контроль над ситуацией. Моя жизнь теперь в руках Бреннера, владельца фабрик по производству игрушек, этого урода, который на публике изображал состоятельного цивилизованного человека. Следует сжечь всех его кукол, а потом бросить его самого в пылающий костер. Впрочем, сдаваться рано. Может быть, предпринять еще одну попытку заговорить? Во всяком случае, мои ноги свободны, я могу пнуть его и убежать. Я не хотела умирать и дала обет Богу, в которого не верю, что никогда больше не буду обманывать и обирать мужчин. Если я сегодня останусь в живых, я изменю образ жизни, перестану заниматься мошенничеством. Помоги мне, Коэн! Я на все готова, я дам тебе любое обещание и выполню его. Я клянусь отныне никогда больше не кривить душой. Приди, Коэн, и защити меня от этого садиста!
Глава 2
В пятнадцать лет я поняла, что мы живем в очень ненадежном мире, где нельзя ни в чем быть уверенной. Ни один человек среди окружавших меня людей не был таким, каким казался. Так, например, нашу экономку Клер на самом деле звали вовсе не Клер, а Клара, и родилась она не во Франции, а в Лейпциге. Клер, то есть Клара, была актрисой и коммунисткой. Вытирая пыль в гостиной, она произносила монологи из пьес Брехта. Клара свято верила, что лучшими людьми на земле являются бедняки. Она пичкала нас коммунистическими идеями и Брехтом, а отец кормил пищей насущной, купленной на нетрудовые доходы. Вскоре я встала перед выбором. Что лучше — стать хорошим человеком и жить в бедности или пойти по пути зла и есть устрицы? В конце концов я выбрала последнее. Возможно, на мой выбор повлияли жизненные обстоятельства.
Клара готова была отдать все на свете за то, чтобы получить приглашение сниматься в кино. Этим и воспользовался мой отец, действовавший как умелый соблазнитель. Он заманил Клару в наш дом и удерживал обещаниями познакомить с известными режиссерами. Однако это знакомство так и не состоялось. Талант Клер остался невостребованным.
Но Клара продолжала верить словам моего отца, поскольку он был прекрасным актером. Он очень искусно лгал, и я долгое время пребывала в убеждении, что отец способен выдержать проверку на детекторе лжи. У отца была очень примечательная манера речи. Он говорил несколько надменно и в то же время вкрадчиво и выразительно. Мой отец чем-то походил на Наполеона: небольшого роста, одевался в кашемировые костюмы темно-серых тонов, похожие на военные мундиры. При этом он предпочитал зеленые или синие галстуки. Лишь в жаркие летние дни, садясь за обеденный стол, он снимал пиджак.
Помню, когда мне было четырнадцать лет, я сказала Кларе, что отец даже в аду не вспотеет. На это она ответила, что ад — выдумка клерикалов и капиталистов, которые пытаются с ее помощью запугать пролетариат. Мне нравились обличительные тирады Клары, хотя я не всегда понимала их смысл. Однако отца они явно забавляли. Порой, находясь в хорошем расположении духа, он спорил с Кларой и всегда одерживал верх.
Клара и я составляли его семью, которую отец пытался прокормить. Родившийся в Брно Губерт Вондрашек был капиталистом без капитала. В переводе с юридического языка — мошенником. Клара утверждала, что он чем-то напоминал Робин Гуда. На моей памяти мы переезжали с места на место раз сорок и исколесили всю республику. Я жила в замках, на виллах, в бунгало, в роскошных гостиницах и жалких пансионах.
— Домашний очаг нужен только филистерам, — говорил отец, когда мы в очередной раз начинали паковать чемоданы.
Однако Клара ненавидела переезды, потому что тогда становилось ясно, что она пренебрегала своими обязанностями и плохо вела домашнее хозяйство. Собирая в очередной раз вещи, мы обнаруживали мусор за шкафами и под кроватями и пыль на рамах картин. Это нервировало Клару. Каждый раз, когда мы покидали наше очередное временное пристанище, она горько плакала и, сидя в машине, не сводила глаз с дома, пока он не исчезал из виду. Тогда Клара грустно цитировала слова Шен Те, однако отец перебивал ее, заявляя, что у нее нет таланта, чтобы исполнять роли в пьесах Бертольда Брехта.
