Порой его осеняли блестящие идеи. Так, именно он придумал выкрасить доставочные фургоны ярко-голубой краской и украсить их свастикой, а также вы красить той же краской фасад прачечной с той же эмблемой и поместить ее на проспектах. Но когда он захотел снабдить доставщиков кепи со свастикой и обзавестись голубыми корзинами для доставки белья, миссис Примби сказала, что по ее мнению, это будет уже чересчур. Кроме того, именно мистер Примби еще в 1913 году предложил заменить конные фургоны на «форды», что и было осуществлено в 1915 году.
А дома у них Кристина-Альберта под сенью мягко интересующегося ею отца и очень занятой и иногда колкой матери стала из девочки девушкой, а затем и женщиной.
Глава II Кристина-Альберта
1
История эта, как было ясно объяснено в первом абзаце первого раздела первой главы, представляет собой историю мистера Примби в более поздние года его жизни, когда он овдовел. Это утверждение равноценно обычной коммерческой гарантии, и мы ни под каким видом не забредем в сторону от мистера Примби. Однако в течение этого времени жизнь его дочери так тесно переплеталась с его жизнью, что возникает необходимость четко и ясно рассказать о ней довольно много, прежде чем мы сможем приступить к нашей основной истории. Но и когда приступим, и пока будем продолжать, и так до самого конца, Кристина-Альберта будет постоянно в нее вторгаться.
Вторгание было заложено в ее природе. Она никогда не была тем, что принято называть милым ребенком. Но ее папочка всегда ей очень нравился, а он питал к ней величайшую привязанность и уважение.
Такта у нее почти — или вовсе — не было, но в ней всегда таилось что-то отчужденное, надзвездное, что-то заинтриговывающее, бросающее вызов. Даже внешность ее была бестактной. Торчащий нос, обладавший тенденцией увеличиваться, тогда как нос миссис Примби был маленьким, блестящим, зажатым пенсне, а нос ее отца, изящно вырезанный, точно мужественная лодочка устремлялся к величавому каскаду усов. Она была темноволосой, а волосы обоих ее родителей были светлыми. Когда она подросла, магическая сила переходного возраста собрала черты ее лица в эффектный ансамбль, но по-настоящему хорошенькой она так и не стала. Глаза у нее были карими, блестящими и суровыми. От матери она унаследовала узкогубый рот и умеренно решительный подбородок. И еще кожу — чистую, упругую, и яркий цвет лица. Она была поющим, орущим, швыряющимся, дерущимся ребенком со склонностью не слушать увещеваний и почти инстинктивным умением увертываться от шлепков. Она порхала с места на место. Могла оказаться на чердаке или у вас под кроватью. Выход был только один: встать на четвереньки и заглянуть туда.
Она танцевала. Ни мистер Примби, ни миссис Примби никогда не танцевали, и эти постоянные дерганье и верчение ставили их в тупик и тревожили. Звуки рояля или оркестра, играющего где-то вдали, сразу пробуждали в ней потребность танцевать, или же она танцевала, сама себе напевая, она танцевала под духовные гимны, и по воскресеньям. Мистер Примби обещал награду в шесть пенсов, если она пять минут просидит спокойно, но награда так никогда и не была востребована.
В своей первой, смешанной школе в Бакхерст-Хилл, она была сначала сугубо непопулярной, потом стала сугубо популярной, а потом ее исключили. Затем она преуспела в вудфордском пансионе Тавернеров для девочек, где в ней с самого начала признали юмористку. С самого начала называть ее иначе чем Кристиной-Альбертой ни у кого не получалось. Кто бы что бы ни пробовал, все кончалось Кристиной-Альбертой. Бэбс, Бэби, Берти, Чмочка называли ее дома, а еще Алли и Тина. В школе испробовали Носатка, и Прачка, и Ножища, и Прими, и Прим. А еще Ведьма, потому что во время хоккея на траве волосы у нее превращались в спутанные космы. Но все эти прозвища быстро отлипали, и вновь открывалось исходное имя.
На уроках она быстро схватывала знания, особенно на истории, географии и рисовании, но была непочтительна с учителями и учительницами; в хоккее она играла правым нападающим с большим успехом. Щипалась она жутко. И строила такие гримасы, дергая носом, что те, кто послабее, впадали в истерику. Особенно ей это удавалось во время школьных молитв.
В отношениях между нею и матерью вплеталась враждебность. Не слишком заметная, но тем не менее… Мать, казалось, затаила на нее какую-то невыразимую обиду. Она не препятствовала миссис Примби исполнять свой материнский долг, но мешала возникнуть между ними настоящему теплому чувству. С самого раннего возраста все поцелуи доставались папочке, на него лазили, его теребили. Он называл ее «моей собственной девочкой», а иногда даже говорил, что она — Чудо. Он водил ее гулять и рассказывал ей много тайн, его занимавших. О погибшей Атлантиде, и о тибетских ламах, и об основах астрологии, сохраняющихся зашифрованными в пропорциях пирамид. Ему, говорил он, очень бы хотелось осмотреть пирамиды как следует. Порой человеку удается увидеть то, чего другие не видят. Она слушала внимательно, хотя и не всегда воспринимала, как следовало бы.
Например, он рассказывал ей о добродетелях и науках атлантидцев.
— Они ходили в длинных белых одеяниях, — говорил он. — Более похожие на тех, о ком повествует Библия, чем на обыкновенных людей.
— Очень хорошо для прачечных, — сказала Кристина-Альберта.
— Все, что мы знаем об астрологии, лишь обрывки того, что знали они. Им было ведомо прошлое и будущее.
— Как жалко, что они все утонули, — заметила она словно бы без малейшей иронии.
— Возможно, они утонули не все, — сказал он таинственно.
— По-твоему, и сейчас есть атлантидцы?
— Некоторые могли спастись. И потомки их могут быть ближе, чем ты думаешь. Ведь в нас с тобой, Кристина, возможно, есть кровь атлантидцев!
В его голосе была глубокая убежденность.
— Только пользы от нее вроде нет никакой, — сказала Кристина-Альберта.
— Гораздо больше, чем ты думаешь. Скрытые способности. Прозрения. И всякое такое. Мы — не обычные люди, Кристина-Альберта.
Некоторое время каждый грезил о своем.
— Но мы ведь не знаем, что мы атлантидцы, — сказала Кристина-Альберта.
2
После того как она проложила себе путь в шестой класс пансиона, перспективы дальнейшего образования Кристины-Альберты были омрачены раздорами как внутри школы, так и вне ее. В учительском составе из-за нее возник раскол. Скверная дисциплина, на уроках занимается скверно, отвратительно, а вот экзамены — и особенно, когда их проводят преподаватели других учебных заведений — сдает блестяще. В общем, убрать ее из школы хотелось всем, спор шел лишь о том, с помощью ли университетской стипендии, или просто попросить родителей забрать ее.
Учительница физкультуры была склонна рассмотреть и третий возможный выход — убийство: девчонка пренебрегала стилем в играх, имела недостойное истинного спортсмена обыкновение побеждать в них с помощью неожиданных непринятых приемов, а занятия маршировкой и гимнастикой рассматривала как повод для пошлых шуточек, более уместных на обычных уроках. Учительница родного языка и литературы соглашалась с этим, хотя Кристина-Альберта тратила на сочинения часы и часы, вставляя в них фразы и абзацы из Пейтера, Рескина и Хэзлитта так, чтобы они могли сойти за ее собственные построения. И не ее была вина, если раз за разом эти нити литературного золота подчеркивались красными чернилами с пометками «Неуклюже», или «Можно было бы выразить получше», или «Слишком цветисто». Только у директрисы нашлось для Кристины-Альберты доброе слово. Но ведь директриса, как того требовало ее положение, специализировалась на понимании особенно трудных учениц. А Кристина-Альберта с директрисой всегда была тихо почтительной и с обескураживающей быстротой умела показать наилучшие стороны своего характера всякий раз, когда директрису призывали ее обуздать.
