Привратницы, усевшись на складных скамеечках перед домом, злословят о жильцах и ругают ребятишек, что гоняются друг за другом на улице, выбежав на перемену. Торговцы разложили под открытым небом свой товар: на переносных прилавках лежат вперемешку поношенная одежда и обувь, зонтики, талесы, книги, талисманы, меноры. Мастеровые вытаскивают и чинят на улице столы и стулья, девушки идут с ведрами за водой к колонке. Множество мелких ремесленников принялись с утра за работу, уже трудятся сапожник, торговец рыбой, хозяин закладной конторы; старушка мастерица у себя на антресолях взялась за иголку, вышивая приданое для богатых.
Из самых бедных углов несутся вопли и ругань, там надсадно бранятся на идише, польском, немецком, в пыль летит содержимое фруктовых ящиков, улицы тонут в грязи, помои выливают прямо на тротуары. Воздух пропитался запахом гнилых фруктов, кошачьей мочи, жареного мяса, лука, тмина, соленых огурцов, требухи. Зимой температура опускается чуть ли не до минус тридцати, порывы ледяного ветра взвихряют снег, засыпавший мостовые. Безжалостный холод сковывает тело и душу, сырость разъедает стены, серый туман погружает город в печаль. Снег тает, прохожие месят грязь на улицах, она пачкает башмаки и подолы юбок.
Елена Рубинштейн предпочитала хранить молчание об этих временах, она словно бы их стыдилась. Зато любила вспоминать Ботанический сад, собор Святой Анны, охотно рассказывая об особняках аристократов, где мечтала быть принятой. Она утверждала, будто там ее и вправду принимали.
В зависимости от настроения она описывала Краков то как блестящий культурный город, то как мрачную глухую провинцию. Правда лежала посередине. Город изобиловал средневековой готикой, на холме Вавель стоял королевский замок, собор с могилами польских королей возвышался над Вислой, к укреплениям старого города примыкал Ботанический сад, базилика Девы Марии, церковь Святой Катарины, обсерватория. А в центре города, как в большинстве польских городов, расположилась просторная площадь Рынок, и на ней — знаменитые Суконные ряды.
При малейшей возможности Елена сбегала из Казимежа, шла сначала по улице Страдом, потом по улице Гродска, а потом гуляла вдоль магазинов под аркадами. Здесь не встречались евреи в лапсердаках, болтливые кумушки, грязные мальчишки. Мужчины здесь носили котелки и цилиндры, а женщины — красивые шляпки.
Девушка рассматривала витрины так пристально, словно хотела запомнить все до мельчайших деталей. В кармане у нее не было ни гроша, но она мечтала, что однажды накупит себе и кружев, и шелков, и мехов, и бриллиантов, и это жемчужное ожерелье, и хрусталь тоже. Когда она будет богатой, она тоже будет красоваться, как эти величавые польки, что, завернувшись в шубу, важно выступают, прогуливаясь по площади, или едут в колясках, запряженных великолепными лошадьми, тогда как она шлепает по грязи пешком и тянет за собой сестричек.
Очень рано Елена начала приукрашивать события своей жизни, менять прошлое по своей прихоти. Воображение ее не знало границ, и порой ей трудно было отделить правду от вымысла. Обманщица? Скорее искусная вышивальщица. Всю жизнь стежок за стежком она творила свою легенду, не боясь противоречить самой себе.
Между тем ее реальная жизнь была во много раз более захватывающей, чем улучшенная версия, сочиненная Еленой. Она хотела убежать от этой жизни, но сама она — плоть от плоти этих узких улочек, тесноты, криво вымощенных дворов, синагог и хедеров, еврейского мирка, который казался незыблемым, тесного мирка местечек и гетто Галиции, Польши, Украины, который ныне канул в вечность.
Суровая среда, в которой Елена провела первые двадцать четыре года своей жизни, поселила в ней страстное желание из нее вырваться. Эта же среда наделила ее силой характера, мужеством и умением приспосабливаться, без которых эмигрант не может преуспеть в чужом краю.
Женщина, бедная, к тому же еврейка, родившаяся в Польше в конце XIX века. Иными словами, никто. Несмотря на всю гениальность Елены, дорога, которую ей предстояло пройти, оказалась еще труднее, чем она могла вообразить.
Семья Рубинштейн
Елена, Полина, Роза, Регина, Стелла, Ческа, Манка и Эрна Рубинштейн. Перечень их имен похож на считалку. Все красивые, темноволосые, с алебастрово-белой кожей. Десять лет отделяют старшую от младшей. В их просторном и сумрачном доме, освещенном керосиновыми лампами, всегда шумно. Спорят по любому поводу — из-за ленты, косынки, вертятся перед зеркалом. Душа маленького гинекея Гитель Рубинштейн, хорошая жена, хорошая мать, хорошая хозяйка, совершает чудеса, лишь бы семья ее не знала лишений. Муж часто витает в облаках, и денег на хозяйство не всегда хватает. Гитель часто вздыхает, вспоминая своих сестер и братьев, что живут в достатке в Кракове, Вене, Антверпене и других местах…
Конечно, кое-что еще осталось: резная мебель, зеркала, серебряные подсвечники, постельное и столовое белье в шкафах, множество книг. Но экономить приходится на всем — на мыле, хлебе, свечах, прислуге. Слишком много ртов, а кошелек тощий.
Восемь дочек. Восемь сокровищ. Но ведь и приданых тоже нужно восемь.
Надо будет всех выдать замуж. За хороших людей, если получится. Гитель думает об этом с самого их рождения. Она славная мужественная женщина, расплылась немного от родов, ходит в парике с уложенным узлом волос, как все правоверные еврейки. Тщательно выполняет все обряды, которых требует от нее религия, и не забывает следить за собой, за домом, потому что чистота телесная важна не менее душевной. Она учит дочек шить себе рубашки, вязать, вышивать — одним словом, всему, что сама отлично умеет. Гитель сама кроит и шьет им пальто и платья. А главное, учит, как положено держать себя благовоспитанным барышням. Учит, как ухаживать за волосами, которыми они так гордятся. Сто раз проводят они по голове щеткой, прежде чем лечь спать. А пока расчесывают волосы, запоминают счет. В семье Рубинштейн даром времени не теряют.
— Внутренняя красота и добрый нрав научат вас, как управлять своей жизнью и завоевать любовь человека, который станет вам мужем.
Гитель во всем придерживается твердых правил, она повторяет их, как мантры. Не может быть и речи о том, чтобы накрасить губы. Красятся только дурные женщины и еще актрисы, например великая Хелена Моджеевская может позволить себе помаду и румяна. Однако и добропорядочная женщина может поберечь свое лицо от ветра и мороза. У Гитель есть против них тайное оружие.
Смягчающий крем.
В Польше, как, впрочем, во всей Восточной Европе, в каждой семье есть особые рецепты. На кухне, где варится картофельный суп и тушится рагу, готовятся еще мази и притирания, и рецепты их передаются из поколения в поколение. Крем Гитель содержит травы, спермацет, ланолин, миндальное масло и вытяжку из коры карпатских сосен. Каждый вечер после особенно морозного дня восемь юных барышень в ночных рубашках выстраиваются перед ней по росту, тянут шейки, подставляя мордашки, и, как нетерпеливые птенцы, требуют:
— Мама! Мама! Мне! Мне! Нет, Полина, отойди, теперь моя очередь!
В семье Рубинштейн любили легенды. Гитель рассказывала, что этот крем специально приготовили для самой Моджеевской два брата-химика родом из Венгрии, клиенты Герцеля. Актриса, столь же знаменитая в Польше, как Сара Бернар во Франции, конечно же никогда не имела дела с семейством Рубинштейн, хотя Елена утверждала обратное. Зато Якоб, старший из братьев-химиков, вполне возможно, и приходил иногда к ним на обед. Тогда и приносил с собой завернутую в газету банку драгоценной смеси.
