Скульптуры есть по всему городу. Они торчат из асфальта, как выкидыши природы или напоминания об удачных авиакатастрофах.
В воскресенье мне никогда не удается послоняться где-нибудь с друзьями. После церкви, мы, как правило, идем в гости к долбанутым дядюшкам или тетушкам и прочим дегенератам и что-нибудь едим. В прошлое воскресенье я порвал струну у гавайской гитары, а мой дядя сказал отцу, что он только что купил себе новую гитару. Моя мать состроила рожу, когда он это произнес. Она считает, что дядя нарочно говорит так, чтобы унизить моего отца. Может, мне его убить? После службы мы толпимся у церкви, и все кивают головами. Я никого тут не знаю и знать не хочу. Я хочу пойти домой и покидать в небо мяч. В церковь меня одевают как игрушечного бизнесмена. Потом мы с отцом сидим на веранде в ожидании мамы. Он называет ее великолепной. Она напоминает дамочек из журналов, которые покупает. Мы приветствуем ее громкими возгласами и одобрительно хлопаем по плечу, когда она в конце концов выходит из дома. Мы оба говорим ей, что она прекрасно выглядит (к тому же она приятно пахнет-в спальне у нее стоит целый галлон духов). Она благодарит и спрашивает, почему мы оставили дверь открытой, приглашая внутрь всех окрестных мух.
Мама отрывает от календаря месяц. Она хранит оторванные за все годы листки в секретном месте (в шкафу за унитазом, в шляпной коробке, под старыми вонючими одеялами). Поздно ночью, когда все спят (кроме меня), мама разговаривает с прошедшими месяцами в той же манере, что и днем со старыми фотографиями в кладовке. Она обращается прямо к ним, трясет головой, целует их и плачет. На фотографиях изображены ее умершие родители, двоюродные братья и сестры и она сама в моем возрасте. Я видел эти фотографии: все люди на них какие-то печальные и одеты в коричневую мешковатую одежду. Я не считаю маму сумасшедшей только потому, что она разговаривает с бумагой. Я сам разговариваю с тысячей людей, которые в ответ никогда не промолвили и слова.
Я выношу свою раскладушку на прогулку. Ее запросто можно трансформировать в самолет. Контрольная панель располагается у меня на животе. Я — единственный обученный пилот, Какое-то время я рею вокруг дома перед тем, как разбомбить город. Сразу после взлета я застаю мать в кладовке. Всю в слезах. Не знаю, отчего она плачет. Мне почему-то кажется, тут далеко До летального исхода и это хорошие слезы, если такие, конечно, существуют. Мама-тихий человек, как и отец. Они открывают рот лишь в случае необходимости. Большую часть реплик они посылают друг другу глазами. Обычно это долгие, запутанные разговоры. И потом вдруг неожиданно они произносят что-то типа «Да, дорогой!» или «Хотел бы я, чтоб все было так просто!» Я — их копия. Я тоже ни с кем не разговариваю подолгу, так как большая часть разговоров уже имела место в моей голове и озвучивать их просто не имеет смысла.
ВОСКРЕСЕНЬЕ ТЕЧЕТ ОЧЕНЬ МЕДЛЕННО. Все отнимает целую вечность. Я мог бы вырыть себе могилу и заживо себя похоронить прежде, чем сосед закончит начатую фразу. Нас пригласили в гости на обед, но отец отказался, потому что сегодня мы пойдем в музей.
Мама сидит за рулем, а отец дает ей ценные указания. Он указывает ей, когда быть осторожной, когда перестраиваться в другой ряд и когда поворачивать влево или вправо. Всегда существует кратчайший путь. Это город моего отца. Он не раз видел его в миниатюре. Из офисов в небоскребах, с борта самолетов и у себя в уме, когда напрягается. Отец имеет о нем некоторое представление. Он говорит: паркуемся здесь. Он точно знает, какое место лучше для парковки. И как ему только удалось все это запомнить?
Мы запираем машину и проверяем дверцы. Отец долго смотрит на нее, как если бы она неожиданно поменяла цвет. Аллея через парк скульптур выглядит свободной. Одна штуковина явно обращена к зрителям моего возраста. Это огромный мобильный телефон, сделанный из стали и выкрашенный в красный, желтый и черный цвета. Мне он не нравится. Наверное, это называется как-то вроде «Карабас в стране карапузов». Не прикасаясь ко мне, он будто бы щиплет меня за щеку, как та пожилая дама с волосатыми бородавками из овощного магазина. Однажды я дам ей в живот. Мысленно я давно уже это сделал. Вот еще одна скульптура: поленица бревен, аккуратно сложенных одно на другое. Игрушки для циклопов, полагаю. Может, к ним подведено электричество и если я до них дотронусь, то умру? Мне нравится.
Какой-то мужчина играет на флейте. Ее звуки прокрадываются сквозь листву деревьев, а затем просачиваются в сырую почву, которая помогает им не улететь прочь. Это была поэзия. Благодарю. В ногах у музыканта стоит консервная банка с монетами и долларовыми банкнотами. У меня есть монета в 25 центов. Пожалуй, я принесу ее в жертву величию музыканта. Даже несмотря на то что его музыка звучит немного глупо и слащаво, как будто вокруг тебя кружатся маленькие феечки.
Вымощенная камнем дорожка спускается по ухабистому зеленому склону. На лицах родителей проявляются гримасы боли, когда они наклоняют головы, чтобы подлезть под низко свисающими ветками деревьев. Интересно, водятся ли там, наверху, белки? Белки так же опасны, как и крысы, которых я лично боюсь даже больше, чем львов или белых акул. Я знаю: это глупо. Крысы едят ту же пищу, что и люди, поэтому мы их и не любим. Зато людям нравятся белки, люди ими просто очарованы. Эти прелестные создания устраивают представления на туго натянутых телефонных проводах и проворно поедают грецкие орехи маленькими кусочками. В них полно заразы. Они переносчики бешенства. Я знал одного мальчика, которому пришлось делать уколы в живот от бешенства. Всего их было девять, по одному каждую неделю. От этого его живот стал пухнуть и болеть. Вообще-то он был уже не мальчик, а взрослый мужчина. В его возрасте уже не плачут, но уколы сделали из него сущего ребенка, и он чуть не умер. Я сам не был с ним знаком, я прочел про него в журнале «Тайм», когда ждал маму в салоне красоты. Она таскает меня с собой. Там я узнаю много нового.
Когда мне было десять, я написал книгу. Она называется «Операция „Ликвидатор“». В ней описываются похождения десятилетнего детектива Бобби Ликвидатора, самого крутого пятиклассника, которого когда-либо видала начальная школа в Вандерлэнде. Он раскрывает преступления неуловимого вора, специализирующегося на краже ластиков, и притаскивает его в кабинет к директору. Ему также удается поймать братьев Булыжник, которые держали в заточении президента школы, пока тот не умер. Несмотря на то что Бобби всего десять лет и он маленького роста, он заставляет нарушителей порядка думать дважды. При помощи своей рогатки и колодок для пыток. Его вопль способен парализовать даже взрослого, он быстро бегает и не чувствует отвращения к девчонкам. Моя вторая книга называется «Неприятности, с которыми может столкнуться черепаха». Она рассказывает о серьезных препятствиях на пути хрупкой черепахи. Что делать, когда не можешь перевернуться обратно на живот, получаешь отказ на участие в бегах или падаешь в котел? Книги имеются в свободном доступе, но пока только в одном экземпляре — у меня в комнате.
— Макс, ты не проголодался? — спрашивает меня мама.
— Нет, — отвечаю я.
— А мы с отцом чего-нибудь поели бы. Ты не возражаешь, если мы заглянем в кафетерий?
