Возможно, я находился под действием фразы из пролога к изданию, которое не мог доставить, и час от часу мое волнение все нарастало. В своих путешествиях Конрад не бывал в Монтевидео, но, чтобы опровергнуть фантастический поток своего рассказа, он утверждал: «Мир живых уже сам по себе скрывает достаточно чудес и тайн; чудес и тайн, которые действуют на наши чувства и разум таким необъяснимым образом, что этого было бы почти достаточно, чтобы оправдать мнение о том, что жизнь — это волшебство».
Я не мог отделаться от этой фразы, размышляя над словами Динарли, вспоминая впечатление, которое произвел на меня его письменный стол, и огромный нос корабля в конце улицы, по которой плотным потоком ехали машины, расхаживали банковские служащие, повсюду стояли газетные киоски; все друг на дружке и вне масштаба, красный нос, серый город, словно два мира, наложившиеся один на другой и от этого некоторым образом ставшие неправдоподобными.
Три
Дельгадо я позвонил в одиннадцать ночи. Он удивился, согласился принять меня на следующий день вечером и дал свой адрес: дом находился в районе под названием «Пунта Карретас» — увязать эти слова мне стоило некоторых усилий[24].
Дельгадо сказал «в мой кабинет», но едва я подошел к современному зданию, поднялся на пятый этаж и он открыл мне дверь, я понял, что у меня сложилось совершенно неправильное представление. Высокий, худой, в синей паре с черным галстуком, Дельгадо провел меня в просторную комнату; за витражными окнами виднелась улица. Он с гордостью отметил мое удивление. Вдоль стен красовались огромные, от пола до потолка, стеклянные шкафы, заполненные книгами. И не только в этой комнате, но и в смежной с ней. Он провел меня по всей квартире, и из комнаты в комнату повторялись такие же витрины, заставленные коллекциями, вращающиеся полки, на которых в коридорах стояли толстые словари, шкафы с виниловыми пластинками, книги в ванной, в кладовке, на кухне, в дальних комнатах. Я решил, что он тут не живет, и он подтвердил это, как только мы уселись в двух больших креслах в гостиной перед музыкальным центром.
— Я живу наверху, — ответил он, — с женой и — до недавнего времени — с сыном. Я как-то подумывал, не соорудить ли внутреннюю лестницу, чтобы соединить две квартиры, но вовремя осознал, что нельзя загрязнять книги домашней жизнью. Они обязательно запачкаются.
Он положил ногу на ногу, между тонким носком и кромкой брюк мне была видна пядь нежной белой кожи, и я подумал, что если бы он знал об этой мелочи, то постарался бы избежать ее. Его свежевыбритое лицо, перемежающиеся сединой волосы и болезненная опрятность заставили меня быть осторожным.
— Сколько у вас здесь томов? — поинтересовался я.
— По правде говоря, я уже не считаю. Но с гордостью думаю, что около восемнадцати тысяч. Сколько себя помню, я покупал то одну, то другую книгу. Библиотека, которую собираешь, — это целая жизнь. И никогда не будет, скажем, суммой отдельных книг.
— Расскажите поподробнее, — попросил я.
— Вы накапливаете их на полках, и они кажутся суммой, но, если позволите, это иллюзия. Мы отслеживаем определенные темы, проходит время, и ты в конце концов придаешь форму мирам; прочерчиваешь, если хотите, маршрут путешествия, с тем преимуществом, что все следы сохраняются. Это не просто. Это процесс, в котором мы добываем полные библиографии, волнуемся, если в них упоминается книга, которой нет у нас, достаем ее, устремляемся за другой. Хотя, должен признаться, читательские возможности у меня очень ограничены. Мне нужно прочесть весь массив сносок, прояснить значение каждой идеи, и поэтому я редко сажусь за книгу, не имея под рукой других двадцати, которые иногда нужны только для того, чтобы завершить интерпретацию одной главы. Разумеется, я страстно люблю это занятие.
Он заговорщицки усмехнулся, и я без труда ответил на его улыбку.
— Но, к сожалению, — продолжил он, — сколько часов в день я могу посвятить чтению? В общей сложности — четыре-пять часов. Понимаете ли, у меня ответственная должность, я работаю с восьми утра до пяти вечера. И жду не дождусь, когда настанет час прийти сюда. В эту пещеру, если позволите, и провести блаженное время до десяти, когда я обычно поднимаюсь ужинать.
Меня не интересуют первые издания, я просто хочу иметь под рукой книгу в наилучшем состоянии, потому что иначе меня охватывает мучительное беспокойство. Эти книжные шкафы, которые вы видите вокруг, сделаны из текомы — индейского жасмина, дерева, в котором нет трещин, куда могут проникнуть насекомые; полки я заказывал специально: это десять слоев твердого дерева, проклеенные составом, отпугивающим насекомых, и если я поставил на них стеклянные дверцы, так только потому, что книги, естественно, собирают много пыли. Однако время от времени на всякий случай мне их окуривают, потому что — кто знает. Чешуйницы свели Брауэра с ума.
— У него книги стояли в шкафах? — воспользовался я возможностью.
Дельгадо улыбнулся и немного помолчал.
— Они у него стояли как попало, потому что у него не было средств для содержания своего огромного состояния. Я часто с ним ссорился по этому поводу. Но Брауэр всегда был импульсивным читателем. Все деньги, которые попадали к нему в руки, шли на книги. Еще когда я познакомился с ним много лет назад в книжных лавках на «Тристан Нарваха»[25], я понял, что он неизличим. Это обычно видно по похожей на пергамент коже книгоманов.
Я снова перевел взгляд на резную щиколотку Дельгадо. Действительно, желтоватая и тонкая, как пергамент. Он заметил мой внезапный интерес, потому что сразу поправил брюки.
— У него была достаточно высокая должность в министерстве иностранных дел, — продолжил он, — жил он один в своем доме на улице Квареим и поглощал все книги, попадавшие к нему в руки, вместе с бесчисленными пакетами пастилок и карамелек, которыми был устлан пол в его комнатах. Привычка есть карамельки заменяла ему сигареты, запрещенные врачами, и захватывала его столь же сильно, как и его страсть к книгам, собранным в длинных книжных шкафах, занимавших комнаты от пола до потолка, из конца в конец; они громоздились в кухне, в ванной и далее в спальне. Не в обычной, оттуда его книги выжили, а на чердаке, куда он уходил спать, рядом с маленькой ванной. На стене вдоль ведущей туда лестницы тоже стояли книги, и французская литература XIX века, можно сказать, хранила его недолгий сон.
У него были полные собрания старых журналов, много классической истории, почти вся русская литература XIX века, коллекции американской литературы, книг по искусству, философских очерков и комментариев к ним, весь греческий и елизаветинский театр, перуанская поэзия до середины XX века, несколько мексиканских инкунабул, первые издания Арльта[26], Борхеса, Вальехо[27], Онетти[28]и Валье Инклана[29], не говоря уже об энциклопедиях, словарях, брошюрах и изданиях путешественников по Рио-де-ла-Плата.
