— Нас в кадре не будет? — интересуется Брюно.
Режиссер качает головой. Помощница освобождает почтовую троицу, те разлепляются, Брюно дважды показывает мне большой палец, давая понять, что я молодчина и что он ждет меня в гримерке.
— По местам!
— Через десять минут заканчиваем, — предупреждает осветитель.
Талья обхватывает его губами, и теперь, без латексной защиты и ее советов вполголоса, мне куда труднее сдерживаться. Да еще этот нервирует — подбадривает нас, как болельщик на стадионе:
— Давай, тебе нравится, он кайфует, как же мощно он сейчас разрядится, да, вот так, сильней, давай! Руа, в самый последний момент ты его вынимаешь, и пусть брызнет ей прямо в лицо.
Смотрю, Талья нахмурилась, но темпа не сбавляет.
— Ты в порядке? — смущенно спрашиваю ее.
Она резко проводит языком вверх, словно хлыстом, и тихонько шепчет:
— Только не на волосы, — и снова обхватывает губами.
— Нестыковка, — сетует ассистентка.
— Хорошо, эякуляцию снимем завтра отдельно, — решает режиссер. — Руа, продержись до конца плана, и на сегодня хватит.
Я поднимаю глаза к потолку и одурело таращусь на прожекторы, стараясь думать о чем-нибудь другом, тогда как Талья ускоряется. Игра против «Нанта», мой первый и последний матч на французской земле, пьяные болельщики-фашисты устраивают мне овацию, как герою апартеида, внезапно появляются полицейские с дубинками, меня удаляют с поля…
— Снято!
Я сжимаю голову Тальи и яростно выстреливаю в нее — ненависть к мерзавцам, угробившим мечту моего детства, удесятеряет мои силы.
— На сегодня съемка окончена! — объявляет ассистентка. — Всем спасибо и до завтра. Начало в восемь.
Гаснут прожекторы, техники сматывают провода.
— Ему приходить завтра? — спрашивает Талья у режиссера.
— Сходи к продюсеру, — говорит он мне и уходит.
Ассистентка дает полотенце и показывает, где душ.
Проходя по коридору мимо гримерных, вижу открытую дверь с табличкой «Максимо Новалес» — это актер, которого я заменял. Наши взгляды встречаются в зеркале. На нем кашемировый пиджак, он неподвижно сидит в кресле, облокотившись на туалетный столик, подперев голову рукой. Его взгляд на секунду останавливается на мне, потом он отводит глаза и снова погружается в свое отражение. Сидит, ссутулившись, смотрит в никуда. Без грима видны морщины. Дружеский шлепок Брюно, идущего из душа, выводит меня из оцепенения.
— Ну что, дружбан мой просто зверь? — бросает он с торжествующим видом Талье, проходящей мимо в махровом халате. — А ведь так по виду и не скажешь, если честно…
Она обрывает его, ткнув пальцем в кадык:
— Не думай, что тебе удастся отыметь меня за пределами студии, уловил?
И запирается в своей гримерной.
— Клевая фигурка, но характер скверный, — комментирует Брюно. — Они такие, девушки с Востока: только звонкая монета их и заводит. Завтра постарайся, чтобы тебя поставили в паре с Мелоди, вот уж по-настоящему горячая девка и реально кайфует от того, чем занимается. Пойдем, дружище, ополоснись, и я отведу тебя к продюсеру, чтобы тебя не надули.
Через десять минут я подписал какую-то бумагу и вышел оттуда с конвертом в кармане.
— Скажи честно, срубал когда-нибудь столько за три часа работенки? — ликовал Брюно.
Я покачал головой. Столько я оставляю на чай официантам в ресторане.
— Мне пора сваливать, у меня кастинг у Пино Коладо. Представится случай, я тебя с ним познакомлю. Если хочешь здесь зацепиться, он король садомазо-гора[2], но торопиться не будем. Тебе лучше набраться опыта на такой милой славной студии, как эта. Пино берет только профи. Ты чем потом будешь заниматься? Приходи в тренажерный зал, улица Куаффар, 12, я тебе кое-какие приемы покажу. Данные у тебя есть, это факт, но нет техники, чтобы продержаться восемь часов. Настоящий трах, дружище, нужно отрабатывать на тренажерах. Заруби себе на носу: порноактер, достойный носить столь гордое звание, — не просто бабник, это настоящий атлет. Уловил?
Я смотрел ему вслед: он шел к выходу, по дороге обнимался со всеми, спрашивал про тех, кого сегодня не было на площадке, и просил поцеловать их от него. Так приятно видеть, как кто-то возвращается к жизни. И в то же время мне стало грустно.
Из гримерки вышла Талья: волосы собраны в пучок, вельветовые джинсы и серый свитер, плетеная сумка через плечо. Поравнявшись со мной, она остановилась. Мы стояли посреди коридора, и между нами впервые возникла неловкость. Особенно с моей стороны, ведь меня она уже видела одетым. Мимо нас прошли еще два актера. Я сморозил какую-то глупость:
— Очень мило, что ты пригласила меня на завтра.
При слове «пригласила» она улыбнулась. А может, при слове «мило».
— Пара-тройка советов тебе все же не помешает.
Я смиренно развел руками, всем своим видом давая понять, что открыт для критики.
— Можно прямо сейчас. Пойдем выпьем чего-нибудь?
* * *
Она возвращается, торопливо садится за столик, выключает мобильный, знаком просит официанта пошевеливаться со счетом. Я вытаскиваю деньги из кармана, напоминаю, что не ответил на ее вопрос.
— Какой вопрос?
— Как я попал на съемку…
Я набираю воздух в легкие, но она смотрит на часы и обрывает меня:
— Твой приятель Брюно сказал тебе: «Пойдем поглазеешь». Так все было?
Слова застревают у меня в горле, я смущенно киваю. А она вдруг вскакивает, выбегает на улицу и бросается к дороге. Свистит, люди оборачиваются. Останавливает такси, возвращается ко мне:
— Послушай, я тороплюсь, фотосессию перенесли, съемки начинаются раньше. Но я не хочу вот так бросать тебя. Поедешь со мной? Или у тебя есть планы?
Я сгребаю сдачу, встаю, криво улыбаясь. Последние несколько месяцев я все больше замыкаюсь в себе, а из нее энергия бьет ключом, я за ней с трудом поспеваю. Чтобы набить себе цену, говорю как можно более безучастно, что у меня были планы, но я могу их изменить.
И произношу очередную банальность: предоставим все случаю, до сих пор он нам вроде улыбался.
— Нет.
Ее лицо вдруг стало совершенно серьезным. Исчезли чувственность, нетерпение, напор. Эта серьезность придает ей сходство с побитым ребенком. Она кажется хрупкой, такой я ее еще не видел.
— Что нет?
— Это не случайно.
Она открывает дверцу, подталкивает меня внутрь, называет шоферу адрес и садится рядом со мной.
