Ложитесь на живот.
К моему удивлению, освободить моё тело от корсета у дерзкого пажа получилось довольно ловко. Я вдохнула всей грудью.
— Ещё, пожалуйста, будь добр — расплети мои косы.
— А вот это вы уже сами можете.
— Без зеркала — нет. А зеркало в этом домишке вряд ли есть…
Сдерживая раздражение, я заставила себя ласково посмотреть на мальчишку. Он прищурился, затем засунул руку в карман и кинул на постель что-то, похожее на металлический медальон, размером не больше ладони.
— Дарю.
Я с недоумением повертела «подарок» в руках, нашла мудрёный замочек, открыла и ахнула. Зеркало! Ну надо же, как необычно. Даже два, одно из них, сверху, нормальное, а второе, снизу, увеличивало моё отражение.
— Спасибо.
Люсьен молча вернулся на свой стул и снова полулёг на стол, положив локоть под голову. А я принялась с любопытством разглядывать себя. Тёмно-карие глаза, покрасневшие от долгого сна, немного опухшие, но всё ещё красивые. Как у лани, как говорят поэты. Но мне не нравится это сравнение. Потому что я знаю, как выглядит лань. Почти так же, как коза. Глаза у ланей уж точно козьи. Никогда не могла понять поэтов: почему сказать «козлиные глаза» это оскорбление, а «глаза как у лани» — ах, как романтично? Впрочем, признаюсь, разрез моих глаз мне всегда нравился: большие и меланхоличные. Конечно, я бы предпочла голубые или зелёные… А ещё ресницы. Ресницы — это боль: длинные, густые, но… коровьи. Да-да, всё та же лань: притеняют глаза, вместо того, чтобы красиво закругляться наверх. И мне вечно приходится их подвивать…
Я тяжело вздохнула и продолжила придирчиво оглядывать себя.
Бледная кожа, даже губы бледны. Страх божий, а не девушка на выданье. Зато приятно, что за сто лет я не постарела, и мне по-прежнему восемнадцать. А тёмные, почти чёрные волосы, кажется, стали ещё шелковистее и темнее. И — главное — никаких седых волосинок! А то мало ли… за век то дрёмы…
Грохнула дверь. Я оглянулась. Дезирэ. А кто бы сомневался… Принц прошёл к очагу, скинул с рук вязанку дров, запихал все поленья в очаг.
— Так нельзя, — запротестовала я. — Нужно понемногу. Во-первых, не разгорится, а во-вторых, труба может обрушиться, ведь печь давно не топили…
И замерла. Дева Пречистая, а я-то откуда такие нюансы знаю⁈
Дезирэ оглянулся на меня. Снова искривил в усмешке губы, провёл рукой по волосам, ероша их.
— Может, сама затопишь? Поучишь меня, как это делать?
Я отвернулась. Какой же он всё-таки неприятный тип!
Буквально спустя минуты две огонёк вспыхнул в печи и принялся жадно облизывать дрова. Дезирэ застыл на корточках, заворожённо разглядывая пламя. А я украдкой рассматривала его поверх зеркальца.
— И что мы будем есть? — сварливо подал голос Люсьен.
— Крольчатину.
— Если она и была здесь, то давно стухла. Даже если маринованная или вяленая…
— Свежую.
Дезирэ рывком вскочил на ноги и жёстко приказал пажу:
— В шкафу между очагом и окном чугунок. Поставь его на плиту. Снаружи слева от двери, перед яблоней, колодец. Набери воду, налей в чугунок до половины. Прямо сейчас. Я вернусь минут через двадцать или полчаса. Вода должна кипеть.
— Почему я?
— Потому что.
Кажется, паж всё же выбесил своего господина.
— И да, не забудь протереть котелок, — швырнул Дезирэ приказом в недовольного мальчишку и снова вышел.
— Давай я помогу? — вызвалась я.
Тело протестует, тело ноет, но мне нужен союзник. Любимчик жениха — не самый плохой вариант.
— Я протру котелок, а ты принеси воду, — распорядился Люсьен.
— Котелки — это женское дело, — возразила я. — Ты мужчина, а, значит, натаскать воды — твоя задача.
Паж отчётливо скрипнул зубами, но всё же подчинился.
Когда Дезирэ вернулся (действительно совсем скоро), вода только-только начинала закипать. Принц бросил на стол связку из четырёх тушек освежёванных кроликов. Люсьен завопил и отпрыгнул в ужасе.
— Ты рехнулся? Они в кровище! Ты… ты их убил! Я не буду это есть!
В его голосе зазвенели слёзы. Я изумлённо уставилась в лицо странного мальчика. У него реально блестели глаза!
— Ну и не ешь, — Дезирэ пожал плечами. — В саду рябина. Питайся ей.
— Я могу разделать их, — предложила я. — Правда, никогда этого не делала, но…
Принц вынул из-за пояса длинный нож, подкинул его вверх, и оружие вонзилось клинком в дубовую столешницу.
— Вперёд. Я поищу каких-нибудь корешков.
— Ты не мог поймать рыбу? — плачущим голосом продолжал возмущаться Люсьен. — Обязательно надо было убивать животных?
— Будешь вопить, в следующий раз принесу человечину, — пригрозил принц и вышел.
К моему удивлению я легко разделала тушки. Забросила в котелок. Люсьен сидел неподвижно, закрыв лицо ладонями, и, кажется, всхлипывал. Я вышла из дома.
Без корсета, в одной рубашке и обычном корсаже, на улице оказалось очень прохладно. Но я всё равно с удовольствием прогулялась по запущенному саду. Села на покосившуюся лавочку и задумалась.
Как Дезирэ смог так быстро поймать кроликов?
Это довольно хитрые и опасливые животные. Их либо гонят при помощи собак, причём особых, норных пород, ведь кролик никогда не отходит далеко от своей норы. Либо, что намного проще и эффективнее, ловят при помощи силков. Но если второе, то… Что нужно сделать, чтобы четыре кролика вот так стремительно угодили в силки? А собаки у принца с собой нет… Всё это было очень странно. В том числе и то, что я знаю о таких вещах, как силки. И как разделывать кроликов. И как топить печь.
Я зажмурилась.
Королевский парк… Огромный, пламенеющий золотом и багрянцем. Фонтаны. Беломраморный дворец, позолоченные атланты, терраса, широкие ступени, ведущие вниз… Совсем не похоже на тот замок, в котором я проснулась. Тот протыкал небо острыми шпилями и щерился башнями вдаль. Моя комната. Уютная, с вытканными шпалерами, с камином из жёлтого песчаника, с наборным секретером, в котором я прятала дневник… И с зеркалом. Овальным, в эмалированной раме, украшенной драгоценными камнями. А ещё был клавесин…
Папа… Я помню его смутно, совсем смутно. Помню бородку топориком… И всё. А, и блеск золотой парчи. Мама… У неё светлые волосы и глаза. Усталое лицо. И грустная-грустная мелодия: ла-ла, ла-ла-ла… Я пощёлкала пальцами, но не смогла припомнить больше ничего.
Я — их единственная дочь. Надежда и отрада. Наследница. Вечно окружённая фрейлинами и слугами. Мне вспомнилось много-много лиц, платьев, ахов-охов… В этом многоликие лица родных потерялись, как кусочек смальты в мозаике.
Голова разболелась, и я сжала пальцами виски.
— Не старайся, — произнёс надо мной жених, голос его прозвучал почти дружелюбно. — Ты сто лет спала. Немудрено, что многое подзабылось.
