Прикрыли.
Автоматная очередь, прострочив голую толпу, трех человек прошила насмерть, двух тяжело ранила.
Оставшихся 25 человек, голых, ведут по длинному коридору. Сопровождает нас только конвоир с автоматом и черный капо. Вернера не видно.
— Пошел шнапс пить, — сообщает капо, — у него нервы слабые, — и опять хорошо смеется.
Большое светлое помещение перегорожено большим барьером вроде прилавка. По ту сторону стеллажи с аккуратно сложенной одеждой. На полу кучи глубоких деревянных колодок, выдолбленных из дерева. За столами несколько человек, сравнительно хорошо одетых и не очень истощенных. Только по цветным матерчатым треугольникам на груди, преимущественно красного цвета, да по нашитым под ними номерам можно догадаться, что они тоже заключенные.
Капо отзывает одного из них к краю прилавка и по взглядам, бросаемым в нашу сторону, можно понять, что он рассказывает о всем случившемся.
Конвоирующий нас эсэсовский солдат невозмутимо усаживается на конец скамьи, около двери, приклеивает к отвисшей нижней губе очередную сигарету, щелкает зажигалкой и, кажется, забывает о нашем существовании. Даже не верится, что это он только что стрелял по толпе голых людей.
По личным карточкам по одному вызывают к прилавку и, окинув беглым взглядом, вручают охапку одежды самой разнообразной по качеству, фасону и изношенности. Обувь выбираем сами из кучи деревянных колодок на полу, но все старания подобрать по «размеру» все равно ни к чему не приводят. Дерево есть дерево. Там жмет, там режет, там трет. Кое-как облачившись, не узнаем друг друга.
Подходит человек, только что разговаривавший с капо, раздает нам по три комплекта красных матерчатых треугольников с латинской буквой «R», таких же, как у него самого, и по три номера на белых матерчатых лоскутах.
— Ну вот, товарищи, с этого момента можете забыть фамилии, имена, отчества. Некоторые забывают даже отечество. Помните только эти номера. Вы уже не люди, а «хефтлинги», т. е. каторжане.
— Простите. А вы сами уже забыли Отечество? По этой тряпочке я догадываюсь, а по языку уверен, что вы русский? — спокойно спрашивает Смирнов.
— Вы не ошиблись, товарищ подполковник, — и совсем тихо добавляет так, что слышим только я и Смирнов: — Я был, есть и буду русским, Отечество не забывал и никому не советую. — Его серые, внимательные глаза и красивое молодое лицо становятся строгими и непреклонными.
— Позже мы еще поговорим. Времени у нас хватит, — и, уже отходя от нас, добавляет: — А те фотографии мы найдем. И вернем их его родным, и расскажем о его большой любви и трагической смерти.
МАЛЫЙ ЛАГЕРЬ
Мы в малом лагере. Карантинные бараки, или, как их называют, «блоки», отгорожены от основного, большого, лагеря колючей проволокой. Это вместительные помещения сборно-щитовой конструкции, до предела набитые самой разношерстной толпой. Раскрытые настежь двери в противоположных концах здания, несмотря на постоянные сквозняки, не в силах очистить спертый воздух. Днем тусклый свет проникает сверху из небольших окошек, вделанных в устроенный над крышей световой фонарь. Все здесь напоминает, больше складское помещение или мастерские, чем жилье. Вдоль стен четырехъярусные нары вертикальными перегородками разделены на клетки. В каждую клетку ложатся по 6—7 человек головами к среднему проходу, для удобства подсчета «поголовья». Вдоль всего прохода длинные столы и деревянные скамейки.
Малый лагерь в самой северной части Бухенвальда, и прямо от колючей проволоки, отгораживающей этот карантин, на север, вниз по склону горы Эттерсберг, тянется «гертнерей», т. е. огород, а еще дальше главная ограда лагеря — проволока под током высокого напряжения. Сторожевые вышки сверху кажутся маленькими, не настоящими. За главной оградой, в глубину широкой долины, постоянно покрытой туманной дымкой, сбегает пустынный склон с игрушечными селениями вдали и разноцветными заплатами обрабатываемой земли.
Всех нас, 25 человек, оставшихся после бани, поместили в 59-й блок. Разношерстная одежда и лагерная стрижка с полосой посреди головы до неузнаваемости изменили нашу внешность.
У каждого из нас на левой стороне груди и на правом бедре нашит красный треугольник материи, «винкель»[2], с буквой «R», а пониже пятизначный номер на белом лоскутке.
Буква «R» обозначает, что мы русские, а красный цвет справедливо утверждает, что заключены мы за «политические» преступления. Как потом выяснится, преступления у нас почти одинаковые и заключаются в том, что все мы изо всех сил, при всех обстоятельствах старались оставаться советскими людьми.
В виде профилактики против побегов на спинах разномастной одежды у всех вырезаны четырехугольные «окна» с вшитой в них заплатой из полосатой материи.
Я и мой товарищ по прошлым побегам Иванов удостоены особой «чести», так как из всей нашей группы только мы двое одеты в полосатые арестантские костюмы из редкой, холодной ткани и, кроме винкелей и номеров, нас украшает дополнительный знак «флюгпункт», обозначающий, что мы особенно опасны в смысле побега. Это большой круг из белой материи, величиной с блюдце средних размеров с маленьким красным кружком в центре. Такие мишени у нас на правой стороне груди, на спине и на левом бедре, пониже кармана.
Понемногу знакомимся с основными законами жизни малого лагеря, где нам предстоит прожить 14 карантинных дней.
Каждый блок обслуживается четырьмя — пятью «штубендинстами»[3], которые являются чем-то вроде постоянных дневальных или уборщиков. Они приносят и раздают пищу, следят за чистотой и под руководством блокового, тоже заключенного, но обязательно немца, осуществляют административные функции внутри блока.
В первые же часы нашей жизни в малом лагере один из штубендинстов, Димка, обстоятельно объяснил нам, что, кроме красных винкелей политзаключенных, существуют зеленые, обозначающие профессиональных уголовников, бандитов, черные — саботажников, фиолетовые — бибельфоршеров — сектантов, которые по религиозным убеждениям отказывались брать в руки оружие, и т. д. Причем немецкие заключенные носят чистые винкеля, без букв, а у иностранцев на винкеле печатается первая буква названия их национальности.
Как-то, отозвав в сторону меня и Иванова, штубендинст Димка шепотом предупреждает:
— А вы, ребятки, остерегайтесь. У нас флюгпунктщики подолгу не живут. Эту мишень не зря вам нашили. Вот после карантина погонят вас в «штайнбрух» (это каменный карьер), так вы старайтесь работать подальше от стены и быть все время среди людей. Как отошел чуть в сторону, тут тебя пуля и клюнет. За пресечение каждой такой «попытки к бегству» солдатам по трое
