таких, как я… отбросов?
Августина потрясла легкость, с которой демон его попрекал.
— Не говори ерунды! — снова заорал он. — Ты дорог мне. Но ты не прав! То, что ты делал и продолжаешь делать — отвратительно! Ты забиваешь эти гвозди, разрушая последнее доверие к своей касте. И за эти ошибки, пострадает весь твой народ и вся наша Обитель.
— Ты еще червяка не способен создать, зато рассуждаешь о глобальных проблемах галактики, будто ее Творец. Мой народ уже страдает. Хуже ему не сделать. И Обители ничего не грозит. Я и мои братья жаждем лишь справедливости.
Августин собрался возразить, но осекся. Перед входом в пирамиду к нему стали подходить другие души: одни желали успехов, вторые восхищались достижениями. В ответ приходилось бесконечно благодарить, поддерживать беседы, улыбаться, сбегать от слишком назойливых девушек и снова улыбаться — так, что губы начали выть от напряжения.
Со временем он стал воспринимать всех, как пищащих под ухом комаров.
И когда я успел стать настолько популярным?
Никто не перепрыгивал целую ступень в иерархии. Не одна душа в галактике! Это верно. Однако у Августина не было настроения радоваться. Ведь мозги терроризирует причина его негодования и срочного перерождения.
Предатель? Преступник? Убийца? Как величать этого демона?
— Тело уже подготовили? — негромко спросил виновник анархии в голове, но каждое его слово воспринималось, как удар камнем по мозгам.
— Не надо переводить тему!
— Считаю неуместным продолжать нашу конфронтацию.
— Слушай, прости, — прошептал Августин в ладонь, чтобы не создавать душам поводов для лишних сплетен. Не хочется увидеть в вестнике заголовок о том, что в судьи нынче отбирают чокнутых. — Ты обязан всё рассказать. Это ужасно, понимаешь? Обещай, что когда я вернусь, этот вопрос будет решен!
Отповеди не последовало.
Августин тоскливо выдохнул и зашел в пирамиду. Оказался в совсем другом мире.
Главный коридор длинный, как кишка, свет исходит лишь от факелов. И зачем нагонять такой мрак на новеньких? Даже какая-то заунывная песня вечно играет, от которой волосы в ужасе подпрыгивают.
Преодолев главный зал и несколько лестниц, Августин прибыл в место отправления. Масштабная червоточина крутилась посередине пола, подобно водовороту. Шелестела. Воняла гарью.
Обернувшись, он помахал толпящимся в конце зала душам. Все знали, что Августин любит покидать Обитель в одиночестве и не лезли под ноги. Ссориться с будущим судьей Трибунала – затея бедовая.
Отскочив в сторону, Августин вскрикнул. Узкие, будто паучьи, пальцы впились в плечо.
— Зачем так подкрадываться?!
За спиной стоял проводник: вечно перекошенный, грязный и недовольный. Еще одна местная знаменитость, о которой ведают на стенах пирамид яркими словосочетаниями.
— Шевели задом! Стоишь, мнёшься, — закрякал проводник.
Поправив капюшон, под которым пряталось иссохшее как изюм лицо, он закопошился и вытащил из кармана заплесневелую бумажку.
Инструкция для перерождающихся. Августин подумал, что проводник принципиально не устанавливает стенд с этим злосчастным текстом, и каждый раз вытаскивает огрызок из смрадного кармана.
Нет, он может заменить ее новой! Просто не хочет. Видимо, ему нравится лицезреть отвращение на чужих физиономиях.
Ради смеха Августин пробежался по инструкции взглядом.
Не брать амулетов материализации, пекторалей, портальных свечей...
— Дай сюда! И не задерживай остальных.
— Повежливее. Хочешь, чтобы толпа моих поклонников тебя сожрала?
Проводник изобразил испуг.
— О, трясусь и падаю. Живо прыгай! И только попробуй что-нибудь протащить, найду и кости набелю, понял?
— Да понял, понял.
Августин зачесал волосы и подошел к червоточине, растекающейся на полу широким озером.
Шаг вперед. К свободе. К забвению. Тьма затянула и испепелила временное тело, разорвала материю в пыль, обнажив кости души.
В гаснущем свете Августин смог расслышать лишь последние слова. Слова человека, которого он считал другом:
— Жаль. Безумно жаль, что ты не оставил мне выбора. Должен был сразу понять, что я не позволю тебе вернуться. Ты сгниешь на Земле. Прощай. Прощай навсегда, друг мой. И прости. Знай, так было необходимо.
ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ГОДА СПУСТЯ
Жгучая боль пронзила грудь и разошлась по телу. Звук одиночного выстрела взорвался в голове досточтимого судьи Феликса, и он осознал: это конец.
Смерть. Она пришла за ним, неожиданно и негласно, не предупредив и не оставив возможности умолить о пощаде. Об отсрочке. О милости. Пришла в образе молодого незнакомого парня с малахитовыми глазами, который продолжал стоять за спиной, и когда Феликс повернул голову, и когда упал, и когда рубашка цвета восходящего солнца почернела от горячей крови.
Взгляд, источающий презрение, стал подарком, который преподнес незнакомец на смертном одре. И Феликс смог ответить лишь лицом, исказившимся от ужаса. Упасть на асфальт. Последний раз в жизни вдохнуть запах земли, сквозь боль и стоны, укутанный сыростью и тоскливыми песнями ветров сентября.
Феликс отвел карие глаза — всегда строгие и спокойные, теперь отдающие дикой страстью получить ответ. Откинул голову в небеса, пропитанные черным обсидианом.
А дальше? Дальше — пустота…
ГЛАВА 2. Марлин
Все планеты материального мира, от высшей
до низшей, — это юдоль страданий, где каждый
вынужден снова и снова рождаться и умирать.
Бхагавад-гита
— Будешь сидеть, пока мхом не зарастёшь? — раздался звонкий голос за спиной, словно разбили бокал у микрофона.
Марлин отодрала лоб от стола. Казалось, дерево срослось с кожей, иначе сложно объяснить: почему голова не желала подыматься, а веки оставались закрытыми. Сколько времени прошло? Пять минут назад за окном виднелось солнце!
Она протяжно зевнула, чихнула от запаха пыли и прокрутилась на скрипящем стуле. Ужаснулась, заметив себя в отражении зеркального шкафа.
«Надутый одуванчик, что достали из лужи, — посетовала Марлин. Золотистые волосы растрепались, а тушь на ресницах переквалифицировалась в черные синяки. — Господи, видел бы меня Феликс... Жуть».
Протерев сонные глаза, она откинула волосы назад и постаралась улыбнуться, ведь рядом качала головой Яра (которую лучше не злить после семи вечера): статная брюнетка с кудрями, вьющимися лозой винограда. Будить Марлин на работе уже стало ее некой вынужденной обязанностью.
— Да, да… заснула за историей болезни… опять, — вздохнула Марлин, шурша страницами, — и кто сказал, что, заснув над текстом, к человеку приходит озарение?
— Твоя шизофрения. Вставай! Полдня проспала. Думаешь, так просто тебя каждый раз прикрывать?
Лениво поднявшись на ноги, Марлин просунула руки в белый кардиган. Оторвала одну пуговицу, которая тихо стукнулась о паркет и укатилась под стол. Попыталась найти беглянку.
Паутина. Грязь. И не одной пуговицы!
Поиски не окупились — зато раздался грохот.
Марлин больно ударилась головой о
