жизни. Тебя прослушивают через банку шампуня, пока ты моешься в душе. Твои друзья носят маски и хотят украсть твой бумажник, пока ты спишь. Иногда в небе раздается басистый протяжный возглас с призывом очнуться от страшного сна, но ты слишком погряз в размышлениях, и сам стал продуктом паранойи.
— Чертовы байкеры заправляют наш товар в бензобаки вперемешку с бензином. Своим выхлопом они отравляют людей.
Смертник сбросил несколько килограмм, напоминал вяленую рыбу.
— Ты верно спятил.
Он не слушал.
— Выбирают жертву на пустом шоссе и грабят, пока водитель в бреду пытается не сойти с ума.
Коридор с одним поворотом напоминает лабиринт для умственно отсталых. У тебя нет вариантов. Поезд всегда идет по рельсам, остается смотреть, куда он приведет. Лабиринт быта состоит из контрольных точек, соединенных временем в пути. Нога отзывается пульсирующей болью. Смех превратился в фон, наложившийся на всю мою жизнь. Видимо, это была комедия. Я смотрю на свои ноги — возможно, единственный фрагмент реальности, которым я могу управлять.
Мы зашли в магазин в самый час пик, что означало присутствие и других покупателей. Я взял себе банку лимонада, небольшую. Инсулиновый скачок — меньшее, что мне нужно сейчас. Через несколько часов я буду в изоляторе. За поясом смертника я заметил спрятанный ствол.
— Зачем ты взял это с собой? — я указываю на пояс, — я видел, что там у тебя.
— Если ты про мой хер, то он не отстегивается, извиняй.
Смертник достал сигарету и закурил.
— Проверяю пожарку, — пояснил он. — Насколько этот магазин соответствует стандартам безопасности.
— Ты мудак, просто знай. Сорвавший мне вечер мудак.
Мы читаем состав на пакете молока. Он пьет только с жирностью не больше двух процентов. Думает, там меньше лактозы. Чтение дается непросто. Люди начинают оглядываться. Они слышали про ту перестрелку. Спустя некоторое время я понимаю, что мы наебались с жирностью. Здесь три процента.
Три процента его разозлят.
Выстрел гремит прямо над ухом.
Нужно поискать еще.
Люди бегут, толкая меня от стеллажей с молочной продукцией. Я пробираюсь сквозь них, хватая первый попавшийся пакет с молоком. Сейчас расплачусь, и мы уйдем. Я узнаю человеческое лицо в том, что осталось от головы кассира. Фиолетовый пиджак, зачем же он его надел в этот день.
— Первое убийство, как первый секс — стояк каменный, а кайфа ноль, — Смертник делает глубокую затяжку, — пацанам расскажешь, что было круто. Себе скажешь, что не будешь повторять, — он стряхивает наросший пепел. — Потом повторишь еще много раз.
Его слова всегда врезаются в мозг, как будто я печатная машинка в руках камикадзе. Как мне забыть это? Звук тлеющей сигареты скрипит на фоне мертвой тишины. Или это эхо от выстрела. Теперь я буду всегда его слышать где-то на фоне. До конца дней. Мы достаем из кассового аппарата несколько купюр — жалкое зрелище. На первый взгляд, они ничем не пахнут, вопреки рассказчикам о морали. Я не сдаюсь. Я должен докопаться до истины. Чем пахнет мораль?
Она пахнет гречишным медом.
— Полиция знает про нас, Смертник! Они уже поняли, что произошло.
Мне становится плохо. Я так не хочу в тюрьму. Там очень плохо кормят, а эти пытки невинных душ — сложно сохранять здравомыслие, представляя, как вчерашнего отличника раскалывают паяльником. Он признается в убийстве соседки, которую видит впервые в жизни. Люди поверят в это и на могильной плите, рядом с его именем, появится надпись, нацарапанная гвоздем. Убийца.
— Откуда такая информация? — на его переносице появляются очки. Он с умным видом пересчитывает купюры.
— У них детекторы на запах меда. Здесь все провоняло.
Он пишет в блокноте какие-то цифры. Значок интеграла определенно свидетельствует о познаниях в математике. Он сует купюры в задний карман, и мы начинаем двигаться к выходу. Смертник кричит, чтобы я не забыл взять хлеба, дома совсем нечего жрать. Выживание — прежде всего.
Нас повязали через пятнадцать минут. Сначала они не хотели открывать огонь, потому что в руках у меня была какая-то женщина. Я прихватил ее между торговых рядов. Она висела на руке.
— Напряги ноги, дорогая, рука скоро отсохнет, — повторял я ей.
Я выронил ее, и тут же мое плечо пронзила острая боль алого цвета. Модная рубашка была испорчена. Я провалился на время в темноту, из которой, вероятно, не стоило вылезать.
Свет моргает, проблемы с проводкой или моими глазами? Сквозняк впивается мелкими иглами. Открыто окно или дверь на балкон. Может, ветер только в моей груди…
Кто такой Метафизик?
Я кричу на людей в форме, не выдержав жалких потуг вытянуть из меня информацию. Они показывают мне фотографии уродливых людей и спрашивают, знаю ли я кого-нибудь из них.
— Тебя упекут, если не расскажешь хоть что-то, понимаешь? — следак тычет мне в лицо очередным уродом. Этого я где-то видел. Кажется, он продал мне обезболивающее на прошлой неделе. Славный парень.
Его кожа нагревается по мере речи. С каждым словом она становится все более пунцовой. Здесь проскальзывает явная взаимосвязь. Ему стоит замолчать, пока кожа не начала пузыриться. Я вспоминаю юность и пустые стены школьного музея. Нас тогда никто не расколол, потому что все участники давали разные показания. Никто не помнил даты, путался в фамилиях и обстоятельствах. Иногда хорошо быть идиотом. Мы накупили сладостей на заработанные деньги.
— Мне надо поссать, босс.
Меня отводят в сортир. Смертник все рассчитал, и скоро мы будем на свободе. У него заточка в левом ботинке. Осталось придумать, как его снять со связанными руками. На часах охранника пятнадцать минут четвертого. Полицейский идет передо мной. В его лысине отражаются лампочки, свисающие с потолка. Я продавал ему комплексные обеды, знакомые подбородки. Главное, чтобы он не завалился на кого-нибудь из нас. При нынешних условиях отжать такой массив от груди будет проблематично. Смертник движется нам на встречу со своей охраной. Мы встречаемся посередине коридора. Как выбраться отсюда, имея всего одну заточку на двоих, которая спрятана где-то в недрах ботинка? Этот вопрос меня беспокоит, потому что я забыл план, теперь остается только импровизировать. Я случайно наступаю на пятку Смертнику. Он что-то шипит.
— Другой ботинок, идиот!
Это помогает активировать правильные нейроны в остатках интеллекта. Но слишком поздно. Смертник шепчет, чтобы я рассказал им то, что они хотят знать.
Расскажи им все про Метафизика. Тебе скостят пару лет.
Я не сдам его, потому что не помню. Отсутствие памяти делает тебя человеком чести. Скорый суд должен определить нас на свои места.
Ветер усиливается. Он срывает куски обоев и уносит
