Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 145
Жак Соньер мертв.
Лэнгдон воспринял его смерть как большую личную утрату.Несмотря на репутацию человека замкнутого, едва ли не затворника, Соньерпользовался огромным уважением как истинный ценитель и знаток искусства. Иговорить с ним на эту тему можно было до бесконечности. На лекциях Лэнгдон могбез устали цитировать отрывки из его книг о тайных кодах, скрытых в полотнахПуссена и Тенирса. Лэнгдон очень ждал этой встречи с Соньером и огорчился,когда куратор не объявился.
И снова в воображении предстал изуродованный труп. Чтобы ЖакСоньер сам с собой такое сделал?.. Как-то не слишком верилось. И Лэнгдон сноваотвернулся к окну, стараясь выбросить страшную картину из головы. Улочкисужались, становились все более извилистыми, торговцы катили тележки сзасахаренным миндалем, официанты выносили из дверей мешки с мусором и ставили уобочины. Пара припозднившихся любовников остановилась и сплелась в тесномобъятии, словно молодые люди старались согреться в прохладном, пропахшемжасмином весеннем воздухе. «Ситроен» уверенно пробивался все дальше и дальшевперед в этом хаосе, вой сирены разрезал движение, точно ножом.
– Капитан очень обрадовался, когда узнал, что вы еще неуехали из Парижа, – сказал агент. Он заговорил с Лэнгдоном впервые послетого, как они выехали из отеля. – Счастливое совпадение.
Но Лэнгдон ни на йоту не чувствовал себя счастливым, а чтокасается совпадений, то он вообще не слишком-то в них верил. Будучи человеком,проведшим всю жизнь за изучением скрытой взаимосвязи между несопоставимымисимволами и мировоззрениями, Лэнгдон смотрел на мир как на паутину теснопереплетенных между собой историй и событий. Эти связи могут быть невидимыми,часто говорил он на занятиях в Гарварде, но они обязательно существуют, воттолько запрятаны глубоко под поверхностью.
– Я так понимаю, – сказал Лэнгдон, – это вАмериканском университете Парижа вам сообщили, что я остаюсь?
Водитель покачал головой:
– Нет. В Интерполе.
Ах, ну да, конечно. Интерпол, подумал Лэнгдон. Он совершеннозабыл о том, что невинное требование предъявлять при регистрации в европейскихотелях паспорт не было простой формальностью. То было веление закона. И этойночью сотрудники Интерпола имели полное представление о том, кто где спит повсей Европе. Найти Лэнгдона в «Ритце» не составляло труда, у них на это ушлосекунд пять, не больше.
«Ситроен», прибавив скорость, мчался по городу в южномнаправлении, вот вдалеке и чуть справа возник устремленный к небу силуэтЭйфелевой башни с подсветкой. Увидев ее, Лэнгдон вспомнил о Виттории. Год назадони дали друг другу шутливое обещание, что каждые шесть месяцев будутвстречаться в каком-нибудь романтичном месте земного шара. Эйфелева башня, какподозревал Лэнгдон, входила в этот список. Печально, но они расстались сВитторией в шумном римском аэропорту, поцеловались и с тех пор больше невиделись.
– Вы поднимались на нее? – спросил агент.
Лэнгдон удивленно вскинул брови, не уверенный, что правильноего понял.
– Простите?
– Она прекрасна, не так ли? – Агент кивком указал наЭйфелеву башню. – Поднимались на нее когда-нибудь?
– Нет, на башню я не поднимался.
– Она – символ Франции. Лично я считаю ее самимсовершенством.
Лэнгдон рассеянно кивнул. Специалисты в области символикичасто отмечали, что Франции, стране, прославившейся своим воинствующимфеминизмом, миниатюрными диктаторами типа Наполеона и Пипина Короткого, как-тоне слишком к лицу этот национальный символ – эдакий железный фаллос высотой втысячу футов.
Вот они достигли перекрестка с рю де Риволи, где горелкрасный, но «ситроен» и не думал останавливаться или замедлять ход. Агентнадавил на газ, автомобиль пронесся через перекресток и резко свернул ксеверному входу в прославленный сад Тюильри, парижскую версию Центральногопарка. Многие туристы неверно переводят название этого парка, Jardins desTuileries, почему-то считая, что назван он так из-за тысяч цветущих тамтюльпанов. Но в действительности слово «Tuileries» имеет совсем не такоеромантическое значение. Вместо парка здесь некогда находился огромный котлован,из которого парижане добывали глину для производства знаменитой краснойкровельной черепицы, или tuiles.
Они въехали в безлюдный парк, и агент тотчас сбросилскорость и выключил сирену. Лэнгдон жадно вдыхал напоенный весенними ароматамивоздух, наслаждался тишиной. В холодном свете галогенных ламп поблескивалгравий на дорожках, шины шуршали в усыпляющем гипнотическом ритме. Лэнгдонвсегда считал сад Тюильри местом священным. Здесь Клод Моне экспериментировал сцветом и формой, став, таким образом, родоначальником движения импрессионистов.Впрочем, сегодня здесь была другая, странная аура – дурного предчувствия.
«Ситроен» свернул влево и двинулся на восток по центральнойаллее парка. Обогнул круглый пруд, пересек еще одну безлюдную аллею, и впередиЛэнгдон уже видел выход из сада, отмеченный гигантской каменной аркой.
Arc du Carrousel[7].
В древности под этой аркой совершались самые варварскиеритуалы, целые оргии, но почитатели искусства любили это место совсем по другойпричине. Отсюда, с эспланады при выезде из Тюильри, открывался вид сразу начетыре музея изящных искусств… по одному в каждой части света.
Справа, по ту сторону Сены и набережной Вольтера, Лэнгдонвидел в окошко театрально подсвеченный фасад старого железнодорожного вокзала,теперь в нем располагался весьма любопытный Музей д'Орсе. А если посмотретьвлево, можно было увидеть верхнюю часть грандиозного ультрасовременного ЦентраПомпиду, где размещался Музей современного искусства. Лэнгдон знал, что заспиной у него находится древний обелиск Рамсеса, вздымающийся высоко над вершинамидеревьев. Он отмечал место, где находился музей Жё-де-Пом.
И наконец впереди, к востоку, виднелись через аркумонолитные очертания дворца времен Ренессанса, где располагался, наверное,самый знаменитый музей мира – Лувр.
В который уже раз Лэнгдон испытал чувство изумления,смешанного с восторгом. Глаз не хватало, чтоб обозреть разом все этограндиозное сооружение. Огромная площадь, а за ней – фасад Лувра, он вздымался,точно цитадель, на фоне парижского неба. Построенное в форме колоссальноголошадиного копыта здание Лувра считалось самым длинным в Европе, по его длинемогли бы разместиться целых три Эйфелевы башни. Даже миллиона квадратных футовплощади между крыльями этого уникального сооружения было недостаточно, чтобыкак-то преуменьшить величие фасада. Как-то раз Лэнгдон решил обойти Лувр попериметру и, к своему изумлению, узнал, что проделал трехмильное путешествие.
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 145
