Оленин. — Только вашей юностью можно объяснить веру в благодарность нашего тёмного народа.
— Вместе с дарованием крестьянам вольности государь подпишет многим тысячам помещиков смертный приговор, — резюмировал князь. — Миллион войска не удержит крестьян от неистовства.
— Может быть сначала освободить дворян и дать им политические права? — поинтересовался Оленин и побледнел, испугавшись собственной смелости.
— Я не против, — сказал Саша. — Думаю, вы знаете.
— Читали, — признался Гагарин. — Но вы вообще уничтожаете сословия в вашей конституции! Тогда дворянство, потеряв всякое значение и власть, сравняется с другими классами народа, раствориться в его огромной массе и исчезнет без следа.
— Я уничтожаю не сословия, а перегородки между ними, — возразил Саша. — Некий билль о правах вы бы сочли достаточной компенсацией за потерю крепостных?
— Некоторой компенсацией, — уточнил князь. — Мы бы не хотели, чтобы за нас решали вопросы, которые нас напрямую касаются.
— Парламент? — спросил Саша.
Собеседники в унисон вздохнули и красноречиво промолчали.
Саша слушал вот это всё, подперев рукой подбородок. Как же всё до боли знакомо! Народ в России всегда к свободе не готов. И полтора века спустя будет не готов, по мнению власть имущих. Несмотря на всеобщее среднее образование. И некоторое уменьшение пьянства по причине широкой автомобилизации. И замену попов на комиссаров. И обратно: комиссаров на попов.
А вот к свободе всё равно нет. Ибо темен и не понимает, в чем его польза. А поэтому надо работать садовником в политической оранжерее и пропалывать всякие там сорняки не к месту растущие из глубин народа и обрезать неподходящие ветви, и вообще решать за него болезного, кому им править.
Саша перевел взгляд на соседа Строганова слева. Это был интересный персонаж, которого Саше тоже успели представить. Звали соседа Пётр Петрович Воейков, он имел немалый чин действительного статского советника и выборную должность московского предводителя дворянства. Саша запомнил, что Воейков когда-то служил полковником лейб-гвардии гусарского полка и, как и князь Гагарин, не был чужд общественной работы: был вице-президентом Общества охотников конского бега и московского ипподрома.
И ещё Воейков поддерживал папа́. Именно Пётр Петрович настоял на принятии в январе 1858-го дворянского адреса в поддержку намерений императора освободить крестьян.
И был избран предводителем отчаянно консервативного московского дворянства… Верно, какой-то политический садовник руку приложил.
Внешне Воейков был похож на князя Гагарина четверть века назад: те же правильные черты лица и волнистые волосы, только почти не тронутые сединой.
— А вы что думаете, Пётр Петрович? — спросил Саша.
— Московское дворянство, постоянно движимое чувствами беспредельной любви к Престолу и отечеству… — начал предводитель дворянства.
— А если по делу? — спросил Саша. — Мне бы не хотелось опоздать на поезд в третий раз.
— Мы были готовы содействовать благим намерениям Августейшего Монарха по предмету устройства быта помещичьих крестьян, — продолжил Воейков. — И попросили всемилостивейшего соизволения для открытия комитета для составления правил общеполезных и удобных для местностей московской губернии.
— Отлично! — сказал Саша. — И папа́ всемилостивейше соизволил.
— Не совсем, — вздохнул Воейков. — Государь нам практически отказал и в его рескрипте было сказано, чтобы наш проект был основан на тех же началах, кои указаны дворянству других губерний.
— Понятно, — усмехнулся Саша. — То есть никакой самодеятельности. А в чем специфика московской губернии?
— Не только московской, — вмешался Строганов, — всех северных губерний. Для нас ценна не столько земля, сколько люди. Наши крепостные мало занимаются сельским хозяйством, а платят оброк с отхожих промыслов, например, с ремесла, или с торговли.
— За что же они платят, если не за землю? — поинтересовался Саша.
Все резко замолчали и переглянулись.
— За себя, — наконец, признался Воейков.
— То есть это не арендная плата за землю, а дань раба господину, — сказал Саша. — И в чем же особость нашего пути и радикальное отличие крепостного от невольника?
— Если освободить крестьян без выкупа за землю, помещики будут разорены, — вмешался клубничный князь Гагарин.
— И именно поэтому крестьянам не дадут отказаться от надела, — резюмировал Саша. — А все эти разговоры о спасении от пролетаризации — наведение тени на плетень.
— Пролетаризация тоже опасна, — заметил Строганов.
— Почему? — спросил Саша. — Появится много свободных рабочих рук, и наемный труд подешевеет. Правда, за него все равно придётся платить.
— Потому что именно пролетарии были двигателем, горючим и порохом всех европейских революций нашего столетия, — терпеливо объяснил Строганов.
— Да вы стихийный марксист, граф, — сказал Саша. — Хотя поспорить трудно. Наделение собственностью — лекарство, конечно. Но не навязанной и бесполезной, за которую ещё надо платить.
Саша поднялся на ноги с бокалом яблочного кваса в руке. Впервые в этом времени ему предстояло выступать перед далеко не доброжелательной аудиторией.
«Что ж! — подумал он. — Не всё коту лавры да фанфары».
Глава 3
— Дамы и господа, — сказал он. — Вы может быть подумали, что меня подменили, а я тут битый час сижу и молчу. Но иногда полезно и помолчать, чтобы услышать. Я вас услышал.
Спасибо за откровенность, спасибо, что высказались, а не отсиделись в своих имениях. Да, у меня бессословная конституция, но это не означает конец дворянства. Элиту невозможно уничтожить, как и общественное неравенство. Но это не должно быть неравенство в правах. Неравенство в талантах, образовании и собственности никуда не исчезнет. И дворянство ещё долго будет ведущим сословием: самым образованным, самым воспитанным и состоятельным. Просто оно не должно замыкаться в себе. И не должно плестись в хвосте у времени, тем более идти против него.
Скоро рабства не останется нигде, разве что среди диких племён Африки и Нового Света. И мешать этому всё равно что пытаться бороться с ураганом в океане. Время беспощадно и сметет любого, вставшего у него на пути.
Здесь прозвучало, что в случае освобождения миллион войска не удержит крестьян от неистовства. Это почти правда. За одной деталью. Миллион войска не удержит крестьян от неистовства, если не дать им свободу. И вот тогда они сметут всё. И вот тогда дворянству придёт конец. Я бы не хотел этого для дворянства. Оно ещё пригодится России: служить отечеству, просвещать, быть примером. Поднимать нашу науку и искусство до недостижимых прежде высот. И принимать в свои ряды лучших
