раз за эти несколько минут — и я вдруг понимаю, что эта улыбка что-то будит во мне живое.
— Это справедливо? — спрашивает, уставившись на меня.
— Нет, — отвечаю, пожимая плечами.
— Тогда, — говорит, чуть подумав, — поделись со мной своим везением. Пять минут, не больше.
Я сначала думаю, что он намекает на пересадку глаз — странная мысль, конечно, но мне она кажется вполне себе такой естественной, будто иных вообще в этой ситуации быть не может. А потом до меня доходит, что он имеет в виду. Я, конечно, хочу просто молча развернуться и уйти.
— Провожай, — вместо этого говорю я.
И мы идём. Вдвоём. От мусорных баков до моего дома действительно не больше пяти минут — и за это время ни я, ни он, не произносим ни слова. Молча таращимся друг на друга как не знаю кто. Только у самого подъезда я останавливаюсь перед ним, говорю:
— Дальше сама.
— Дорогу к звёздам ни с кем не делят?
И, сказав это, он улыбается. И я вдруг понимаю, что эта улыбка будит во мне дикое желание убить Ангела, повесить его на стену и смотреть на его вечную улыбку каждый день.
* * *
Дома меня ждёт сестра — уставшая, засыпающая, но как всегда с искренней, по-настоящему солнечной улыбкой.
Моя сестра, на самом деле — самая красивая девушка из всех живущих на белом свете. Это я знаю наверняка. У неё волосы цвета пшеницы и самые добрые в мире глаза. Моя сестра — самая лучшая из всех, кого я знаю и не знаю, я уверена.
И самым прекрасным своим творениям природа, конечно, даёт испытания сильнее, чем самым жалким.
Моя сестра лежит на диване, обнимая большую подушку — и я, видя её, улыбаюсь краешками губ. Быстро умываюсь, натягиваю на себя пижаму, расстилаю на полу свой матрас и, выключив свет, ложусь.
— Почему все люди такие глупые? — спрашиваю, зевая.
— Потому что иначе было бы неинтересно, — сказав это, сестра переворачивается на другой бок.
4
На следующий день сестра возвращается с работы весёлая. Познакомилась с кем-то крайне очаровательным, по её словам.
— Он такой милый, — говорит она, улыбаясь во весь рот. И я ни на секунду не сомневаюсь в том, что всё сказанное ею — чистая правда. Она рассказывает о нём долго. Выясняется, что он директор какой-то крупной фирмы, что он старше моей сестры на семь лет, что он любит искусство и что у него есть жена и трое детей. Конечно, сестру это почти не волнует — в её случае такие вещи должны волновать в последнюю очередь. И я, как ни странно, не осуждаю её.
— Человеку считанных секунд хватает, чтоб влюбиться, — мечтательно произносит моя сестра.
— Очень здорово, — говорю ей, и как никогда искренне звучит мой голос. Сестра улыбается и я вместе с ней.
Она счастливая, светлая и очень весёлая — на щеках пляшет цвет жизни. Давно её такой не видела.
В этот день она засыпает быстро, не ворочаясь и не просыпаясь от боли, и мне не приходится даже ходить на кухню за водой и лекарствами. И когда её дыхание становится медленнее и глубже, я встаю с места и иду туда, куда привыкла ходить в середине каждого месяца.
Я люблю ходить по крышам — да, этого у меня не отнять. Я люблю путешествовать по чердакам, захламлённым и пыльным, люблю искать лазейки, чтобы пробраться на закрытые крыши — и, что самое интересное, я всегда их нахожу.
На крышу дома, в котором живём мы с сестрой, попасть несложно — дверь туда никогда не запирается. Про протоптанной мною же дорожке, минуя притаившихся у стен призраков, я поднимаюсь, громко топая босыми, к звёздам. Держа в руках, как обычно, банку из-под варенья.
Это уже стало каким-то ритуалом, обычаем: раз в месяц я поднимаюсь на крышу, сажусь на парапет и кладу банку рядом с собой, предварительно открутив крышку. Чёрт его знает, чего я постоянно жду — но в этом ожидании кроется такое великое волшебство, что само время замирает, путаясь длинными многочисленными лапками в ветках деревьев.
Пятый этаж — это вовсе недостаточно высоко даже для маленького солнца. Но я, конечно же, искренне верю, что звёзды не всегда переживают по поводу высоты.
И, наверное, я очень везучая — ибо то, что происходит со мной этим вечером, никак иначе нельзя объяснить
В мою банку из-под варенья влетает маленькое, ярко-жёлтое солнце — с оранжевым нимбом свечения, кипящее и бурлящее, горячее настолько, что банка нагревается за доли секунды. Я улыбаюсь, понимая, что мне даже необязательно закручивать крышку — маленькая звезда даже не собирается улетать.
В мою банку из-под варенья влетело солнце — и я понимаю, что время пришло.
5
В столовой, пропахшей растительным маслом, жиром и самыми разными оттенками духов, душно и людно, как обычно. Я замечаю Сову по чистой случайности — она сидит с друзьями за небольшим деревянным столиком, с аппетитом уплетая бутерброды. Рядом с ней, как ни странно, сидят дети из самых разных классов — даже пара людей из моего.
Я подхожу к ней, одолеваемая непонятно откуда взявшимся порывом нежности.
— Привет, — говорю.
— Пвывет! — с набитым ртом отвечает мне Сова.
И почему все уставились на меня, будто впервые в жизни меня увидели? Ну да, чёрт возьми, я первой поздоровалась с другим человеком — но не с кем попало же, а с Совой.
— Садифь ф нами, — громко чавкая, предлагает Сова, и, дожевав, радостно добавляет:
— Вон сколько места!
Я конечно теряюсь — такого радушия я никак не ожидала. Но донельзя радостная физиономия Совы, её перепачканные крошками и кетчупом губы и полные детского счастья глазищи делают своё дело — я сажусь рядом с ней, и, желая всем приятного аппетита, даже выдавливаю из себя подобие улыбки. Кроме Совы, конечно, мне никто не рад, но я и не мешаю ребятам особо — уже через пару секунд после моего прихода они возобновляют прерванный разговор.
— Ну, — обращаясь ко мне, говорит Сова, — как у тебя дела?
— Вроде неплохо, — честно отвечаю я, а потом тянусь через весь стол за салфеткой, — у тебя весь рот в крошках.
— Блин, — говорит Сова, смеясь, — вот же я свинтус.
Она берёт у меня салфетку и прикладывает её к губам — и так быстро и тщательно трёт ею рот, что я начинаю бояться, как бы она не стёрла свои губы совсем,
