зачем ее спрятала. Если папа в нашей семье был скалой, то я – подушкой, за которой прятала свою боль, не решаясь показать ее другим. Мое младенческое фото что-то разбередило во мне, внутри засело неприятное саднящее ощущение. Интересно, был бы мой ребенок похож на меня? Я сунула руку под диван, достала фотографию и убрала в сумку.
4
Алабама. Самое сердце Библейского пояса[9]. Некогда – дом почти для полумиллиона рабов. Я родилась и выросла здесь, но до знакомства с Уильямсами моя жизнь в Монтгомери ограничивалась благополучным мирком Сентенниал-хилл. Мама состояла в «Звеньях». Папа – в «Буле»[10]. Когда мне было четыре, в баптистской церкви на Декстер-авеню появился двадцатипятилетний пастор – Мартин Лютер Кинг. Вскоре ему предложили возглавить «автобусный бойкот», а позже он с товарищами организовал марш за избирательные права, и протестующие дошли до ступеней алабамского Капитолия. Помню, как папа привел меня послушать доктора Кинга, очертил рукой собравшихся и сказал: Видишь этих людей? Ты должна занять свое место в их рядах.
Знаю, ты возразишь мне, что единого черного сообщества не существует, это не монолит. Но в те годы мы, сплоченные благодаря общему опыту, и вправду ощущали себя частью такого сообщества. Конечно, в нем были расколы. Глубокая трещина между образованными и необразованными, между зажиточными и бедными. Честно говоря, я даже не помню, чтобы мы хоть раз намеренно выбирались в сельские районы, разве что проезжали мимо, направляясь на церковный пикник или что-нибудь вроде того. И уж точно никогда не заходили там в чей-то дом. А жизнь в тех местах текла совершенно иная. Говоря «сельский район», я имею в виду самую что ни на есть глушь. Отсутствие водопровода, уборные во дворе, грунтовые дороги. Географически дома за Олд-Сельма-роуд были не так уж далеки от нашего, но с тем же успехом могли находиться на другой планете.
Приехав по нужному адресу, я поначалу решила, что сестры Уильямс живут в аккуратном одноэтажном домике из кирпича, перед которым стояли два пикапа. Мамину маленькую машину окутало густое облако пыли. Когда оно рассеялось, я увидела на крыльце двух белых мальчишек. Я опустила стекло до упора в надежде, что они разглядят мою форму медицинской сестры.
– Где мне найти семью Уильямс?
Номер на почтовом ящике значился верный.
Один из мальчишек указал куда-то за дом, и тогда я все поняла. Обогнув пикапы, я поехала по неглубокой колее. «Пинто» так подпрыгивал на колдобинах, что я боялась удариться головой о потолок. Только бы не застрять. Меньше всего на свете мне хотелось возвращаться пешком к тем мальчишкам и просить их позвать отца. К счастью, дождей в последнее время не было и дорогу не развезло.
Деревья расступились, впереди, на макушке холма, показался домик. Я выжала газ, и машина взревела, преодолевая довольно крутой подъем. Вскоре дорога пошла более полого, колея здесь была уже не такой разбитой и заросла травой. Слева лежало большое поле, ветерок поглаживал высокие колосья. В растениях я мало что понимала, но решила, что, наверное, это пшеница. Показались хозяйственные постройки, рядом, на небольшой поляне, паслись две коровы, тут же деловито бродила курица. Приблизившись к домику, я увидела, что это, скорее, самая настоящая лачуга. Выглядела она печально – будто ее перекосило порывом ветра, но сил, чтобы выровняться, не хватало. Возле домика в придорожной пыли отчаянно чесался тощий черный пес. Я взглянула на себя в зеркало, облизнула пересохшие губы.
Стоило вылезти из машины, как меня атаковали мошки. Пахло гарью. Я подумала, что живущие здесь девочки вряд ли ходят в школу, а если и ходят, то наверняка от случая к случаю. Предполагалось, что меня будут ожидать, но телефона у пациенток не было, и я не знала, помнят ли они о визите. Раньше их навещала другая медсестра, но месяц назад она уволилась.
Возле дома я заметила девочку в оранжевой футболке и замызганных штанах. Она закрылась ладонью от солнца, на лицо упала тень.
– Привет! Я Сивил Таунсенд из Клиники контроля рождаемости.
Миссис Сигер требовала, чтобы домой к пациентам мы ездили в форме, уж не знаю зачем. Было по-мартовски зябко, а свитер я оставила в машине. Ветер холодил шею.
Я подошла ближе. Похоже, кто-то пытался заплести девочке косички, но волосы так свалялись, что причесать удалось только кончики. Я сунула медкарту под мышку и попыталась вспомнить, что там написано.
– Ты Индия, да?
Пес потерся о мою ногу, и я едва удержалась, чтобы не оттолкнуть его. Когда он отвязался, я обнаружила на белых колготках бурое пятно. Ну разумеется.
– Она не разговаривает.
Я дернулась от неожиданности. За сетчатой дверью стояла еще одна девочка. Я наконец вспомнила, что читала в медкарте. Младшая сестра немая. Эта деталь вылетела у меня из головы, но теперь все встало на места.
– Я Сивил Таунсенд, медсестра. Меня прислали сделать уколы.
– А прошлая куда делась?
– Я… не знаю.
Меня и саму озадачивало ее увольнение. Может, работа показалась чересчур сложной. Может, где-то предложили больше денег. Ездить на эту ферму не особо приятно, но вакансии в государственных учреждениях, как ни крути, на дороге не валяются.
– Ваш папа дома?
– Нет, мэм.
Я прокрутила в голове все, что мне было известно об этой семье. Мэйс Уильямс, отец, тридцать три года. Держит скот, возделывает землю, работает у белого фермера в обмен на лачугу и мизерную зарплату. Констанс Уильямс, мать, умерла. Патриша Уильямс, бабушка, шестьдесят два года.
Поодаль мелькали чернильные силуэты коров.
– А бабушка?
– Ба, медсестра пришла!
Я натянула улыбку, изображая любезность, но вряд ли вышло убедительно. Спросить разрешения войти в дом или ждать, пока появится бабушка?
Старшая сестра пришла на помощь. Эрика – я наконец вспомнила ее имя.
– Можете зайти.
Она открыла передо мной дверь. Сетка отслоилась от рамы – так себе защита от мух. Скрипнули петли. Не помню, говорила ли я тебе раньше, но когда я переступила порог, моя жизнь изменилась – и жизнь Уильямсов, разумеется, тоже. С медкартой и дорожной аптечкой в руках я заявилась к девочкам, воображая себя спасительницей. Юная, наивная я. Ростом пять футов пять дюймов, а такая всезнайка!
Едва я вошла, как в нос ударила вонь. Пахло мочой. Потом. Псиной. К этому букету добавлялся резкий запах какой-то похлебки. В доме, обшитом прогнившими досками, была всего одна комната. Внутри полумрак – единственное окно занавешено куском простыни, и немного света проникало только сквозь сетку на двери и щели в стенах. Когда глаза привыкли, я разглядела на
